Онлайн книга «Дева войны. Убить Батыя!»
– Настя, – это Вятич. Голос спокойный, но именно это спокойствие говорило о том, что произошло нечто. Неужели монголы обнаружили пропажу своего начальства и бросились в погоню? Тогда жить нам осталось недолго, настрогать Батыя я уже не успею, придется просто убивать. Жаль, так хотелось отыграться за всех замученных в Рязани и остальной Руси. – Женщины неподалеку, отдельно от стана. Живы и, похоже, пока не тронуты. Охрана хорошая, если просто напасть – перебьют раньше, чем освободим. Все смотрели почему-то именно на меня. – Что? – Может, их на этого гада обменять? – Отдать Батыя, когда я столько за ним гонялась?! – Настя, там много женщин, и они ни в чем не виноваты. Я закрыла глаза и молча стояла несколько секунд. Вот это удар под дых, и, главное, от кого?! От своих же. Жизнь посвятить уничтожению Батыя, получить его в руки и теперь выпустить? Это мог предложить кто угодно, но только не Вятич, прекрасно знавший, что для меня уничтожить Батыя – цель существования. И вдруг я словно внутренним взором увидела полсотни перепуганных, измученных женщин, которых завтра наверняка изнасилуют и замучают. Эти вот в обоз никого не брали, а если и брали, то ненадолго, попользоваться всем подряд одну ночь и убить, у близких к Батыю русских жен не было. В плену не русские женщины, мордовские, но это ничего не меняло. Быть изнасилованной и растерзанной одинаково тяжело женщине любой национальности. Я закусила губу, потом вдруг повернулась к Батыю, внимательно его оглядывая. Кажется, даже Вятич забеспокоился, чтобы я чего с ханом не сделала, невзирая на уговоры. Поднятая рука успокоила сотника. Я подозвала к себе Алыма. – Спроси у него, где женщины. Конечно, Батый не стал со мной разговаривать, презрительно поморщившись. Этот гад почуял нашу слабость. Он прав, как Вятич и остальные себе мыслят этот обмен? Приведем Батыя и попросим отдать женщин? И их, и нас там же и перебьют. Потому этот мерзавец и не боится, вернее, боится за себя, но нам не уступит. Надо что-то придумать… – Алым, переводи. Мы можем обменять хана на женщин, только всех сразу и без фокусов. – Без чего? – Без обмана. И вдруг мой взгляд упал на висевшую на шее хана золотую пластину с какими-то знаками. Неужели пайцза? За эту побрякушку они готовы жертвовать если не головой, то многим, она дорогого стоит. Рука сама потянулась снять. Так и есть, Батый отстранился, насколько позволили привязанные руки и ноги, не давая взяться за пластину и едва ли не кусая меня. – Заткните-ка ему рот и подержите. Мне надо снять эту штуку. – Зачем? – Это уже не Вятич, а Тумай. – Эта штука – знак власти, без нее и хан не хан. Вот мы ее в залог и оставим, он нам женщин вернет, а мы ему пайцзу. – Что? – Это пайцза называется. Я разглядывала пайцзу, поворачивая ее к свету, и морщилась: – Ну что за грязнуля! Даже золото засалено. А может, хана вымыть? – Некогда. – Алым, переводи. Мы обменяем хана на женщин, но в залог оставим пайцзу. Только когда женщины будут в безопасности, он получит свой знак обратно. Иначе пайцзу отнесут в ставку с рассказом о том, как хана насиловали все урусы подряд, а потом вымыли и голым привязали к лошади, пустив ее на волю. Пусть ищут эту лошадь в степи. Батый дернулся, как от удара. Вятич сзади усмехнулся: – Умеешь ты, Настя, обнадежить человека. – Ты где человека-то видишь? Но Батый уже опомнился и решил на шантаж не поддаваться. Фиг такого испугаешь. Я вдруг рассмеялась: – А мы не будем пускать лошадь в степь, мы ее с привязанным ханом прямо в ставку и приведем! То-то остальные порадуются… И все равно эта сволочь не поддавалась, он твердо решил умереть, что ли? – Но если хан согласится на обмен, то все, что здесь происходит, останется тайной, мы вернем его в ставку тихонько, ведь пока никто не знает, что его украли… Хан вернет женщин и уйдет отсюда, а мы вернем ему пайцзу и никому не скажем о нашей встрече. Я отошла в сторону, пусть подумает. Вятич удивленно помотал головой: – Вот искусительница, куда тут змею… – Молчи уж, а то я его разорву. Вятич, что делать, нельзя же его просто выпустить, даже если он согласится на обмен! Алым обернулся: – Он чего-то мычит, может, сказать чего хочет? – Вынь кляп, послушай, вдруг созрел? – Он спрашивает, почему он должен нам верить? – А что ему остается? Отпустит женщин, мы ему отдадим его побрякушку. Скажи, чтоб думал быстрее, мне некогда. И напомни про сон и Рязань. Алым, конечно, не понял, что за напоминание, но то, как дернулся Батый, подсказало, что оно не зря. Для усиления впечатления я вдруг метнулась ближе и вытянула руку с раскрытыми пальцами к его лицу. Вятич подыграл, он сделал вид, что пытается удержать меня сзади. Я «билась» у него в руках и кричала: – Пустите меня, я ему глаза выцарапаю! – А потом добавила: – Алым, подскажи ему на ушко, что я могу и выцарапать. «Утаскивая» меня в сторону, Вятич орал: – Ну ты артистка! Мало кто что понял, но Батый наконец испугался, он согласно закивал, мол, сделает все. Но как я могла вот так просто отпустить своего заклятого врага даже в обмен на женщин?! Спасти полсотни одних и простить при этом гибель тысяч других? Конечно, лучше полсотни живых, но… но… но!!! И вдруг мой взгляд упал на валявшуюся у самого костра чью-то пряжку. Что-то, какая-то неясная пока мысль заставила меня нагнуться и поднять. Повертела в руках, пряжка была от пояса, сломана, но ее края образовывали букву «Н». – Вятич, давай ему на лбу тавро, как коню, выжжем? – Ты же предлагаешь ему все сохранить в тайне? Я на мгновение замерла, потом мотнула головой: – Значит, на заднице! – Чего?! – На заднице, чтоб не забыл о нашей встрече. Он же свою задницу никому не демонстрирует. Вот и будет тайна. А мы при случае сможем напомнить. Это чтобы он не сказал своим, что пайцзу просто потерял или пока припрятал. С кем он там больше всего не дружил из царевичей? С Гуюком, кажется. Вот мы и пообещаем, что если обманет, то Гуюку про его задницу и расскажем. – Ну, ты даешь! – Вятич, этот гад обманет обязательно, его никакой пайцзой не испугаешь, просто так отпускать нельзя. Раскаленная пряжка впечаталась в белое тело, вокруг разнесся запах горелого мяса, но хан только чуть вздрогнул, из его горла не вырвалось ни звука, хотя рот мы ему не затыкали. |