Онлайн книга «Путешествие оптимистки, или Все бабы дуры»
|
– Без колес так без колес! – Дарья, а купаться тут можно? – Мадам, сейчас еще никто не купается, ты что? Вот через недельку-другую… – Ой, я не доживу! Да, кстати, надо срочно поменять деньги, а то у меня только доллары, их ведь тут не принимают, да? – Не волнуйся, все предусмотрено! Завтра утречком заедет Левушка Абезгауз и поменяет тебе нормальненько, один к трем. – То есть? – То есть три шекеля за доллар, а в банке с тебя такие проценты сдерут, ой-ой-ой! Так что сегодня будешь на моем иждивении. – А мороженое мне купишь? – И мороженое, и орешки. – Какие орешки? – А какие захочешь – миндаль, фисташки, кешью, арахис, хочешь с сахаром, хочешь с солью! Короче, купим все, что понравится. – Ура! Живем! Мы вышли на улицу, тихую, безлюдную, потом свернули, прошли еще минут пять и очутились на Алленби, неширокой, но чрезвычайно оживленной улице, где на каждом шагу были магазины и магазинчики, экзотические лавчонки и просто заныры, набитые каким-то линялым тряпьем. – Идем, мамуля, здесь не стоит задерживаться, ничего интересного! В какой-то подворотне, сплошь уставленной белыми полотняными мешками с орехами, крупами и сушеными фруктами, Дашка купила кулек миндаля, и мы дружно на него накинулись. – Как вкусно! Но вскоре от соленого миндаля захотелось пить. – Что ты предпочитаешь – свежий сок или какую-нибудь воду? – Разумеется, свежий сок. Мы подошли к торговцу соками. – Слушай, Дашка, а чего это у них мешки с морковью стоят? – Для морковного сока, они тут на нем помешаны. Хочешь? – Ни за что! Только апельсиновый! – А может, эшкалиот? – Чего? – Грейпфрутовый. – Давай! Мы с наслаждением выпили грейпфрутового сока, выжатого на наших глазах. – Кайф, мамуля? – Кайф! – Вот смотри, слева серое здание – это самая большая в Тель-Авиве синагога. А кстати, знаешь, что такое Тель-Авив? Холм весны – красиво, правда? – Боже, Дашка, что это за деревья такие удивительные – голые и с красными цветами? – Говорят, это разновидность акации, я к твоему приезду всех знакомых опрашивала, но точно никто не знает. Чуяла, что будешь приставать с расспросами. – Но ведь и вправду интересно, сроду таких не видывала. Ой, а тут все стволы какие-то перекрученные! Это от ветра? – Понятия не имею. Это бульвар Ротшильда. Кстати, мама, ты не устала, а то можно до набережной доехать на автобусе. – Ничуть я не устала, мне так все тут нравится! Я и впрямь наслаждалась жизнью. В Москве снег, слякоть, холодрыга, а тут весна, все цветет, теплынь, никуда не надо спешить и Дашка рядом. – Дарья, ты чего меня все за руку держишь, боишься, что я потеряюсь? – Нет, просто так приятно, когда мама тебя за ручку ведет! – Еще кто кого ведет! Даш, а что это там за столпотворение? – О, это замечательное место – шук Кармель! Базар! Вон там, чуть левее, что-то вроде Арбата, художники тусуются, продают всякую прикладную дребедень, хотя бывают очень красивые вещи, но не дешевые, надо сказать. Мы непременно туда с тобой сходим. А правее – это уже собственно базар. – Туда мы тоже должны сходить! – А как же! В пятницу с самого утра туда и пойдем, чтобы все закупить на субботу. – Ты что, субботу отмечаешь? – изумилась я. – Да нет, еще чего, – рассмеялась Дашка, – но просто часов с пяти в пятницу и до вечера субботы тут ничего не купишь, хоть тресни. – Ну это-то я знаю. – Еще немножко, мамуля, и мы у моря! И вот я вижу его, море! Средиземное! Божественно красивое, сине-зеленое! И набережная красивая, с шикарными отелями! Господи, море! С этой нашей перестройкой я уже лет пять не видела моря! Куда податься-то? Чтобы поехать в Таллин к старой подруге – ах, кажется, надо писать «Таллинн», а то эстонцы обижаются, если у них отнять одно «н», – надо получить приглашение, а потом еще корячиться в нескончаемой очереди в посольстве. Нет уж, увольте! В Ленинград мне ехать не к кому. Крым, Кавказ не больно-то к себе влекут, тем более что цены там почище, чем где-нибудь в Анталии. Нет, я здорово устроилась, отпустив дочку в Израиль! – Ну как тебе наше еврейское море? – Класс! Я лично пошла к воде, а ты как хочешь! Сняв босоножки, я бегом помчалась к воде. – Ой, Дашка, какая теплая! И почему я, дура, не взяла купальник! – Мама, опомнись, посмотри – ни одна живая душа не купается! – А черта ли мне в этих живых душах! Да тут градусов двадцать, не меньше! Бедная я, бедная! Ну ладно, завтра утречком одна сюда пойду, дорогу я теперь знаю! А ты дрыхни! Тебе небось стыдно будет за полоумную мамашу, которая лезет в воду, когда все приличные тельавивцы еще не купаются? Ведь стыдно, признайся? Дашка ничего не успела ответить, потому что вдруг кто-то кинулся мне на шею с криком: – Кирка, зараза! Боже мой, Любка! – Я вас еще у шука приметила, – запыхавшись, докладывала она. – Кричала, кричала, да вы как оглохли, а побежать к вам я не могла, сумки сторожила, Пашку ждала. Просто хоть плачь! А когда Пашка подоспел, я вас уже из виду потеряла, но сообразила-таки: Кирка к морю рвется! Кирюха, родная! Я безумно обрадовалась Любке, четыре года мы не виделись. О, как она изменилась, чуть ли не наголо обрила свои роскошные волосы. – Любонька, ты чего так оболванилась? – Попробуй тут летом с волосами походить! Сдохнуть можно! А ты, Кирюшка, совсем не изменилась, все такая же. Ох, до чего ж я тебе рада! Эта твоя церберша бессовестная никого не желает к тебе допускать. Монополистка хренова! А вот не вышло у тебя, не вышло! Смотрю на Любку – все тот же милый прокуренный голос и она все такая же красивая, несмотря на стрижку. – Ну как тебе наша Израиловка? – Да я же ничего еще не видела, но мне пока нравится. – А я – ненавижу! – с сердцем сказала Любка. – Так в Москву хочется, что хоть пешком беги! – Тетя Люба, ты опять за свое? Куда ты побежишь? Небось все твои здесь, кому ты там нужна? – А здесь я кому нужна? – вскинулась Любка. – Думаешь, Лизка очень во мне нуждается? Как бы не так! Мама, у тебя не убрано, мама, у тебя плита грязная, а я сижу как проклятая за компьютером, да еще с внуком нянчусь, так что же мне – в свободное время плиту драить? – Любка явно продолжала препираться с дочерью. – Ох, Кирюшка, прости, я даже мысленно и то все время с Лизкой ругаюсь! Когда твоя оглоедка тебя отпустит, уж мы с тобой всласть наговоримся! |