Книга Деньги для киллера, страница 50 – Татьяна Полякова

Мы простились до вечера, Глеб помахал мне рукой и уехал, а я со свадебным маршем Мендельсона в душе зашла в магазин, а потом припустилась домой. Я пела, входя в подъезд, поднимаясь по лестнице и даже открывая входную дверь. Потом поперхнулась и замолчала. Кто-то, очень крупный и невежливый, сгреб меня за шиворот и втолкнул в комнату. Я охнула, поморгала и огляделась. Сначала я увидела Соньку. Она сидела в кресле, поджав ноги, и сложив на коленях ладошки. Цветом лица сильно напоминала недозревший лимон, а круглыми глазами — филина. Она помаргивала и как будто собиралась зареветь, но что-то ей мешало. В соседнем кресле сидел невероятно длинный и худой тип, с ногами, словно у кузнечика, и лошадиной физиономией. Из-за белесых ресниц, розовато-белой кожи и обширной лысины он показался мне похожим на упыря. Выражение глаз вполне подходящее. Мой шифоньер подпирал детина с трапециевидной шеей, блеклыми глазами и волосатыми ручищами. Любой психиатр, раз взглянув на него, уверенно поставил бы диагноз: олигофрен. Его близкий родственник, судя по виду, маячил за моей спиной.

Утро мне мгновенно разонравилось. Я робко кашлянула и сказала:

— Здравствуйте.

— Привет, — проронил «упырь-кузнечик» и ухмыльнулся. Сходство с Дракулой стало абсолютным.

— Извините, я не знала, что у меня гости.

— Ховальник закрой! — пролаял олигофрен. По интонации я сообразила, что будет лучше замолчать, и замолчала, переступая с ноги на ногу. Упырь вдруг подмигнул мне с озорством, вроде бы чему-то радуясь. Повода обрадоваться в ответ я не видела, но на всякий случай слабо улыбнулась.

— Ну, что, — сказал он, — вот и встретились. Садись, красавица.

Я присела на уголок дивана и замерла.

Сонька слабо мерцала глазищами, но так и не заревела.

— Вы меня, ради Бога, извините, — пролепетала я, — Но я не знаю, кто вы.

— Узнаешь, — опять обрадовался он. Положительно, у человека хорошее настроение. — Мы тут с твоей подружкой побеседовали… интересные вещи узнали.

Я попробовала вообразить эти самые интересные вещи, но не смогла. Решительно невозможно было о чем-либо думать: внутренности вибрировали, а мозг окутывала прочная пелена. Одна фраза настойчиво всплывала, волнуя душу: «Ну надо же…»

Я опять кашлянула, так, на всякий случай, и покосилась на олигофрена. Он вроде бы дремал, вперив кристально чистый взгляд в «кузнечика». Тот подергал свое ухо, хохотнул и сказал:

— Что расскажешь веселенького, а?

Я протянула:

— А-а-а-а? — вроде бы вопросительно, голос мой был высок, тонок и заметно дрожал.

— Не хочешь? — опечалился длинноногий, а я поспешно возразила:

— Очень хочу, только не знаю что, то есть что именно вы хотите услышать.

— Ага, — он кивнул, а я попыталась вспомнить, не было ли сообщений по радио о каком-либо побеге из сумасшедшего дома, эта троица не иначе как оттуда.

— Может быть, мы попробуем как-то по-другому? — Не очень рассчитывая на везение, предложила я. — Может быть, вы чуть-чуть намекнете, что хотите услышать? Я с удовольствием…

— Ага, — опять сказал он, — Ну что ж…

Тогда расскажи-ка нам о своем Витьке, чего это ему на месте не сидится?

Обижаться на человека я не могла: он вроде бы хотел помочь и задавал наводящие вопросы, но дело в том, что я совершенно не представляла, где Витьке должно сидеться, хотя кое-какие очень личные соображения у меня по этому поводу были. Оставалась надежда на еще один дополнительный вопрос, но вот беда: олигофрен рядом заволновался, козырнул взглядом и почесал здоровенный кулак. Идиот поймет, что означает такой жест. Проверять, отгадала я или нет, желания не было, и я торопливо спросила:

— Нельзя ли немножко поконкретней?

Про Витю то есть, что вас интересует?

— Да все.

Нет, он, как видно, решил меня уморить.

— Ты только не дергайся, твоя подружка нам все выложила. Ясно?

Я покосилась на Соньку в робкой надежде: может быть, хоть она намекнет, что от меня хотят. Сонька намекать не стала, но вдруг икнула. Громко и как-то жалобно.

Потом еще раз и еще. Прикрыла рот рукой, вытаращила глазищи и икала как заведенная. Потом начала трястись. «Кузнечик» посмотрел на нес с интересом, по-птичьи держа голову, и спросил:

— И часто она так?

— Нет, — торопливо заверила я, — только когда сильно напугается.

— И что, это врожденное? — он выразительно покрутил пальцем у виска.

— Ага. У нее родимчик.

Такого слова он не знал, это точно, но оно ему понравилось. Он удовлетворенно кивнул, продолжая поглядывать на Соньку.

Та исправно икала и вдруг погрозила мне кулаком.

— Ишь ты, — хохотнул длинноногий, — не иначе как ее с высокого места мамка роняла.

— Может быть, — Немного подумав, согласилась я. «Кузнечик» начинал мне нравиться. — Вы вот про Витю спрашивали, так что вам интересно?

— Да все, — обрадовался он.

— Ладно, — пришлось согласиться мне, — я вам тогда расскажу, как я с ним познакомилась и почему. Сонька, вот она то есть, его со школы знает. В одном классе учились. А у нас такая неприятность вышла… — я рассказала про неприятность. Бог знает в какой раз за последние дни. «Кузнечик» слушал, кивал и ухмылялся. Потом стал вопросы задавать, а я отвечать на них. Вопросов было много, и я старалась, как могла.

Один мне особенно не понравился.

— А что это за рыжий парень возле вас вертелся?

— Рыжий? Это следователь. Тарасов его фамилия. Документы показывал, вон ей, — я ткнула пальцем в Соньку, отчего та стала икать громче. — А я его один раз видела.

Вот, — я решила сменить тему, — а Витя Оборотня до смерти боится, расхрабрилась я, видя, что олигофрен вроде бы опять заснул. — А он мне по телефону названивает.

— Кто?

— Оборотень.

— Зачем? — удивился «кузнечик».

— Велит его деньги искать.

— Чего? — Не понял он.

Я пожала плечами:

— Говорит, не найдешь, будет плохо.

Он рукой махнул:

— Не бери в голову: найдешь, не найдешь — хорошо тебе уже не будет.