Онлайн книга «Олигарх с Большой Медведицы»
|
Он поглаживал ее спину, потому что Лиза лежала почти на нем, дышала куда-то пониже шеи, и там, куда она дышала, было щекотно и влажно. Заговорили они одновременно, разумеется. Начали и остановились. – Дим… – Лиза… Она подняла голову и уставилась на него. Короткие волосы торчат в разные стороны, губы распухли, в глазах настороженный блеск. Он поднял руку – медленно и с усилием – и пригладил ей волосы. Она моментально забеспокоилась: – Я растрепанная, да? Белоключевский кивнул, как мог, и еще погладил. Ему нравилось ее гладить. – Я сейчас встану и причешусь. – Я тебе встану! – сказал он с некоторой угрозой и уложил ее голову на прежнее место, которому стало холодно, когда она перестала в него дышать. – Только попробуй! И когда он произнес эти слова, которые словно признавали за ним право так говорить, которые в одну секунду сделали ее частью его жизни, все стало хорошо. Все стало просто отлично. Замечательно. Легко. – Я так о тебе мечтала, – призналась Лиза и покрутила носом, пристраиваясь поудобнее. – Да ну? – удивился Белоключевский. – С тех пор, как ты сказал: возвращайтесь в дом, я все улажу. – А помнишь, – спросил он и зевнул, – как ты хотела вызвать милицию, когда я в первый раз поставил машину в гараж? – Помню. Я потом еще Игорю звонила, а он… – Боюсь, что я ничего не хочу слышать про Игоря, – перебил Белоключевский. – Ерунда какая, – пробормотала Лиза, очень польщенная. Раз не хочет про Игоря, значит, ему не все равно, правильно? Было б ему все равно, плевать бы он хотел на Игоря! – А еще ты мне сказал, чтобы я заткнулась, помнишь? Он не помнил, но подтвердил, что, конечно, помнит. Ему вдруг очень понравилось, что у них есть какие-то общие воспоминания. Пусть очень коротенькие, пусть совсем недавние, но все живые и их собственные. У него никогда не было таких воспоминаний – на двоих. Он помнил какие-то вещи, важные и нужные для него одного, и только для него. Иногда в этих, его собственных, воспоминаниях присутствовали другие люди, например, жена или Марина, которая была после жены… Нет, до. До жены. Нет, кажется, все-таки после. Но все они принадлежали ему одному, а эти, новые, принадлежали им с Лизой – обоим. А помнишь, как мы с тобой в первый раз?.. Сколько лет назад это было? Девятнадцать? Двадцать?.. Помнишь, ты никак не могла расстаться со своими носками? Почему-то они мокрые были, только я забыл почему. А я думал, что тебя побью, когда ты стала отказываться – довела мужика до белой горячки, а потом начала скулить, что не можешь! Ничего я не скулила! Скулила, скулила, еще как!.. Неужели забыла? Про аппендицит, помнишь, чушь несла? И еще про что-то… А как ты с дивана чуть не упал, а как мы в коридоре целовались? Я тогда на дачу первый раз пришла, снег лежал, да, Дима? Зима была, точно? Точно зима. Стрельба какая-то была, помнишь? А я так тебя хотел, я думал, что до дивана этого не доживу, ей-богу. А потом родился Дима-маленький, и я опоздал, помнишь? Я приехал, а ты так орала, что я думал: все, конец. Ничего ты не думал, ты там чуть в обморок не упал, в этом род блоке! Да ладно, никуда я не упал. А помнишь, как ты его держал и все боялся что-нибудь ему сломать?.. Неизвестно, чьи это были воспоминания – его или ее, потому что оба не произнесли ни слова и вспоминали почему-то будущее, их общее светлое и легкое будущее. Как будто горизонт приоткрылся и позволил им его рассмотреть. Там все было хорошо, так хорошо, как только возможно. Там были Елисейские Поля в каштановом цвету, и набережная Сены в жемчужно-сером камне, и круглолицый мальчишка на роликовых коньках впереди. И ветер треплет белый тент французской кофейни, и пахнет бисквитами и табаком, и смешная собака семенит на красном поводке, и кто-то целуется за столиком, и они, проходя мимо, тоже начинают целоваться, потому что это такое счастье, что они друг у друга есть, и у них обоих есть Сена, серый камень набережной, собака на поводке и круглолицый мальчишка! И они будут друг у друга всегда, ведь им так повезло – они все-таки встретились сто лет назад и больше никогда не расстанутся. А может, никакие не Поля и не Сена, а подмосковный лесок с ромашками и иван-да-марьей, и пахнет лугом и разогретой землей от близкого поля, и они лежат на одеяле, сцепившись ленивыми пальцами, и она чуть-чуть гладит его ладонь – просто так. Он знает, что она любит его руки и ей нравится гладить его ладонь, внутри, по кругу. Березы шумят высоко-высоко, в выцветшем летнем небе, и муравей ползет по джинсовому колену, но пошевелиться и стряхнуть его лень, кроме того, придется тогда расцепить ленивые пальцы, а это никак невозможно. И дышится легко, и жизнь бесконечна, и любовь бесконечна, и дети играют за елкой, и желтый мяч взлетает до самого неба, и в корзине целый термос крепкого чая и теплые булки, завернутые в льняную салфетку, и о них вкусно и приятно думать. А потом веселый мяч падает ему на живот, и он охает от неожиданности, а она смеется, закрываясь ладошкой от солнца, и дети тоже валятся ему на живот, визжат и хохочут, когда он начинает их щекотать и грозиться, что сейчас же отдаст их на съедение медведям. И все это и есть жизнь. Собственно, только это и есть жизнь. Вот какие это были воспоминания. Кажется, вместе с общим кровообращением они на некоторое время получили еще и общее «мыслеобращение», потому что думали одинаково и об одном и том же. И очень скоро выяснилось, что все-таки ни о чем не думают, и она целует его быстрыми и частыми поцелуями, и на этот раз он закрывает глаза, потому что у него нет сил на нее смотреть и как-то выносить все это. – Что мне делать? – спросила Лиза Арсеньева, когда на какое-то время наступили некоторое насыщение и покой. – Ну что мне теперь делать?! – А мне? – Я не знаю, – призналась она. – Понятия не имею. – И я не имею. – Я никому не доверяю. – Ты уже говорила. Она села на скользком кожаном диване так, чтобы его видеть – всего целиком. Раньше ей никогда не приходило в голову рассматривать голых мужчин, а теперь захотелось. – Я стесняюсь, – пробормотал Белоключевский не слишком уверенно, потому что сам хорошенько не знал, стесняется или нет. Наверное, все-таки нет. – Ты не понимаешь, – задумчиво сказала Лиза, продолжая рассматривать его, от ступней до длинных ресниц. – Не понимаю, – согласился он просто так. |