Онлайн книга «Двадцать лет спустя»
– Как, здесь? – Да, здесь, в этом самом монастыре. В иезуитских монастырях можно встретить кого угодно… – В таком случае вы убили бы господина де Марсильяка, если бы он напал на вас один, а не во главе двадцати человек? – Непременно, – сказал Арамис, – и даже во главе его двадцати человек, если бы только я мог пустить в ход оружие, не боясь быть узнанным. «Да он стал гасконцем не хуже меня, черт побери!» – подумал д’Артаньян и прибавил вслух: – Итак, мой милый Арамис, вы спрашиваете, для чего я вас разыскивал? – Нет, я этого не спрашивал, – лукаво заметил Арамис, – но я ждал, когда вы сами мне это скажете. – Ну хорошо, так вот, я искал вас единственно для того, чтобы предложить вам возможность убить господина де Марсильяка, когда вам заблагорассудится, хотя он и светлейший принц. – Так, так, так! Это мысль! – сказал Арамис. – Которою я и предлагаю вам воспользоваться, дорогой мой. У вас тысяча экю дохода в аббатстве, да от продажи проповедей вы имеете двенадцать тысяч. Но скажите: богаты ли вы сейчас? Отвечайте откровенно! – Богат? Да я нищ, как Иов! Обшарьте у меня все карманы и ящики – больше сотни пистолей и не найдете. «Сто пистолей, черт возьми! И это он называет быть нищим, как Иов! – подумал д’Артаньян. – Будь они у меня всегда под рукой, я был бы богат, как Крез». Затем прибавил вслух: – Вы честолюбивы? – Как Энкелад. – Так вот, мой друг, я дам вам возможность стать богатым, влиятельным и получить право делать все, что вздумается. Облачко пробежало по челу Арамиса, такое же мимолетное, как тень, пробегающая по ниве в августе месяце; но, как ни было оно мимолетно, д’Артаньян все же его заметил. – Говорите, – сказал Арамис. – Сперва еще один вопрос. Вы занимаетесь политикой? В глазах Арамиса сверкнула молния, такая же быстрая, как тень, промелькнувшая по его лицу прежде, но все же недостаточно быстрая, чтобы ее не заметил д’Артаньян. – Нет, – ответил Арамис. – Тогда любое предложение вам будет на руку, раз сейчас над вами нет иной власти, кроме божьей, – засмеялся гасконец. – Возможно. – Вспоминаете ли вы иногда, милый Арамис, о славных днях нашей молодости, проведенных среди смеха, попоек и поединков? – Да, конечно, и не раз жалел о них. Счастливое было время! Delectabile tempus! [8] – Так вот, друг мой, эти веселые дни могут повториться, это счастливое время может вернуться. Мне поручено разыскать моих товарищей, и я начал именно с вас, потому что вы были душой нашего союза. Арамис поклонился скорее из вежливости, чем из благодарности. – Опять окунуться в политику! – проговорил Арамис умирающим голосом и откидываясь на спинку кресла. – Ах, дорогой д’Артаньян, вы видите, как размеренно и привольно течет моя жизнь. А неблагодарность знатных людей мы с вами испытали, не так ли? – Это правда, – сказал д’Артаньян, – но, может быть, эти знатные люди раскаялись в своей неблагодарности? – В таком случае другое дело. На всякий грех – снисхождение. К тому же вы совершенно правы в одном, а именно – что если уж у нас опять явилась охота путаться в государственные дела, то сейчас, мне кажется, самое время. – Откуда вы это знаете? Ведь вы не занимаетесь политикой? – Ах боже мой! Хоть я сам и не занимаюсь ею, зато живу в такой среде, где ею очень занимаются. Увлекаясь поэзией и предаваясь любви, я близко сошелся с Саразеном, сторонником господина де Конти, с Вуатюром, сторонником коадъютора, и с Буа-Робером, который, с тех пор как не стало кардинала Ришелье, не стоит ни за кого или, если хотите, стоит сразу за всех; так что дела политические не так уж мне чужды. – Так я и думал, – сказал д’Артаньян. – Впрочем, друг мой, все, что я скажу вам, – это лишь речи скромного монаха, человека, который, как эхо, просто повторяет все, что слышит от других. Я слышал, что в настоящую минуту кардинал Мазарини очень обеспокоен оборотом дел. По-видимому, его распоряжения не пользуются тем уважением, с каким прежде относились к приказаниям нашего былого пугала, покойного кардинала, чей портрет вы здесь видите; ибо, что ни говори, а, нужно признаться, он был великий человек. – В этом я вам не буду противоречить, милый Арамис. Ведь это он произвел меня в лейтенанты. – Сначала я был всецело на стороне нового кардинала; я говорил себе, что министр никогда не пользуется любовью и что, обладая большим умом, какой ему приписывают, он в конце концов все же восторжествует над своими врагами и заставит бояться себя, что, по-моему, пожалуй, лучше, чем заставить полюбить себя. Д’Артаньян кивнул головой в знак того, что вполне согласен с этим сомнительным суждением. – Вот каково, – продолжал Арамис, – было мое первоначальное мнение; но так как обет смирения, данный мною, обязывает меня не полагаться на собственное мнение, то я навел справки, и вот, мой друг… Арамис умолк. – Что – и вот? – И вот, я должен был смирить свою гордыню; оказалось, что я ошибся. – В самом деле? – Да. Я навел справки, как уже вам говорил, и вот что ответили мне многие лица, совершенно различных взглядов и намерений: «Господин де Мазарини вовсе не такой гениальный человек, каким вы его себе воображаете». – Неужели? – сказал д’Артаньян. – Да. Это ничтожная личность, бывший лакей кардинала Бентиволио, путем интриг вылезший в люди; выскочка, человек без имени, он думает не о Франции, а только о самом себе. Он награбит денег, разворует казну короля, выплатит самому себе все пенсии, которые покойный кардинал Ришелье щедро раздавал направо и налево, но ему не суждено управлять страной ни по праву сильного, ни по праву человека великого, ни даже по праву человека, пользующегося всеобщим уважением. Кроме того, по-видимому, у этого министра нет ни благородного сердца, ни благородных манер, это какой-то комедиант, Пульчинелло, Панталоне. Вы его знаете? Я совсем не знаю. – Гм, – ответил д’Артаньян, – в том, что вы говорите, есть доля правды. – Мне очень лестно, что благодаря природной проницательности мне удалось сойтись во взглядах с вами – человеком, живущим при дворе. – Но вы говорили мне о его личности, а не о его партии, не о его друзьях. – Это правда. За него стоит королева. – А это, мне кажется, уже кое-чего стоит. – Но король не за него. – Ребенок! – Ребенок, который через четыре года будет совершеннолетним. |