Онлайн книга «После измены»
|
Спрятав «Солодовникова», Катерина подходила к пианино и переворачивала отцовский портрет лицом к стене, чтоб, не дай бог, не вздумал явиться. Переворачивала, а сама побаивалась: вдруг рассердится. Утром Катька вставала раньше матери, выходила на балкон и долго стояла, прислушиваясь к нормальному миру. То, что он существовал, не вызывало никакого сомнения. В нем ходили люди с озабоченными лицами, бегали дети и разбивали коленки. Пространство этого мира рассекала энергичная тетя Шура, как ледокол, прокладывавшая путь дочери. В этом нормальном мире менялась погода, лили дожди, сияло солнце, мяукали кошки и лаяли собаки. Это все было, но ничего не было. В доме Самохваловых не было ничего, кроме мутного моря, унесшего Петра Алексеевича Солодовникова и связанные с ним Тонины надежды. – Ау? – пыталась перекричать морской прибой Ева Соломоновна. – Пустите меня! – вторила ей завистливая Адрова. – И меня! – требовала Санечка. Бесполезно! Антонина Ивановна словно оглохла. «Катюшку пожалей», – призывала ее к ответственности Главная Подруга Семьи, но через минуту сама начинала плакать взахлеб и засовывала валидол под язык. Антонина презрительно смотрела на сильного духом нотариуса и просила оставить ее в покое. Ева Шенкель безропотно подчинялась и уезжала домой. – Может, мне из дома сбежать? – решила посоветоваться Катька с Батыревой. – Куда? – резонно поинтересовалась подруга. – Не знаю… Женька нахмурилась. Весь ее вид свидетельствовал о мощной мыслительной работе, но пока на холостых оборотах. Чутье подсказывало девочке, что ситуация выходит из-под контроля и, как с ней справиться, тоже неизвестно. Батырева обещала подумать, но у Кати Самохваловой это особого энтузиазма не вызвало. – Мне кажется, – робко предположила Катька, – она скоро умрет. – Кто умрет? – не поверила своим ушам Женька. – Мама умрет… Младшая Самохвалова впала в черную меланхолию. – Но-о-о-рмально! – возмутилась Батырева и подбоченилась. – Это с какой стати она умрет? Она болеет, что ли? Или, может, у нее рак там какой-нибудь? Про это Катька ничего не знала, но на всякий случай предположила: – У нее сердце… – У всех сердце! – рявкнула Батырева и грозно посмотрела на самохваловские окна. – Ты-то чего раскиселилась? – Я не раскиселилась, – отказалась сдаваться Катерина. – А вот раз ты не раскиселилась, – ехидно осклабилась Женька, – тогда делай что-нибудь. Катька беспомощно всплеснула руками. Борьку, что ли, позвать? Зачем? «Здравствуй, мама?» Дальше что? Ну придет. Ну посмотрит. И что? Голова шла кругом. Кажется, война начнется, а она все равно как лежала, так и будет лежать. Или сядет в своей ночной рубашке, спросит чего-нибудь дурацкое и снова в одну точку уставится. – Не знаю я! – психанула девочка и, задрав голову, заорала: – Ма-а-ама! – Ты что? – испугалась Батырева. – Ничего! – А чего орешь? – Не могу больше! Пока Женька лихорадочно соображала, что происходит, Катька вдруг закрутилась на месте волчком, задрала юбку и стала хлестать себя по ногам, пытаясь что-то стряхнуть. На балкон выскочила тетя Шура, свесилась за перила и заголосила: – Что-о-о? Что случилось, Катя? Катька не ответила и продолжала крутиться на месте. – Что там? – Не знаю, – прокричала Батырева, поддавшись общей панике. – Убила! – вдруг спокойно сообщила младшая Самохвалова и приземлилась на скамейку. На асфальте с трудом можно было разобрать полосатый трупик. – Может, оса. А может, пчела?.. – задалась вопросом девочка. – Больно-то как… Катька задрала юбку и почесала место укуса. – Ни фига себе! – констатировала Женька, наблюдая за тем, как раздувается Катькино бедро. – Ее оса укусила, – сообщила она висевшей на перилах Санечке. – Надо лед приложить, – посоветовала тетя Шура сверху и через секунду озаботилась: – Кать, а у тебя аллергии на ос нет? – Не знаю, – беззаботно ответила девочка и с ужасом посмотрела на раздувшуюся ногу. Стало страшно. – Я домой. Домой она отправилась не одна, а в сопровождении Главной Соседки и Батыревой. – Теть Тонь! – с порога заорала Женька. – Катьке плохо! У нее аллергия на ос! Вызывайте «Скорую». Антонина Ивановна привидением метнулась в прихожую и схватила дочь в охапку. – Опять? – закричала она. – Опять ты мотаешься неизвестно где? – Мне больно вообще-то, – высвободилась из ее объятий дочь и захромала в комнату. – А мне не больно? – развязала войну старшая Самохвалова и потащилась вслед за Катькой. – Не знаю, – буркнула та и с остервенением почесала себе под юбкой. – Господи! – до боли знакомо завелась Антонина. – Не успеешь одного похоронить, уже эта на очереди. – Вы что?! – возмутилась Женька и ринулась на помощь подруге. – А ты здесь чего делаешь? – осадила ее Самохвалова. – Прописалась, я смотрю. А ну иди домой! Как появишься, обязательно чего-нибудь случится. В прошлый раз ее чуть не угробила, теперь – оса эта… – А я-то тут при чем? – изумилась Батырева. – Поговори еще! – шикнула на нее тетя Шура и заюлила хвостом. – Видишь, Тоня, упустишь ты девчонку. Я же тебе говорила, смотри в оба, ни к чему хорошему эта дружба не приведет. Лед надо приложить. – Не надо ничего прикладывать, – устало выдохнула Катька и посмотрела на мать. – Мама, ну сколько можно?! – Указывать ты мне будешь! – огрызалась Антонина Ивановна и хлопотала вокруг дочери, периодически задирая юбку с такой силой, что ее подол отлетал прямо к Катиному лицу. – Оставь тебя одну, идиотку, обязательно во что-нибудь вляпаешься. Аллергии на укусы насекомых у Кати Самохваловой не было. Никто не умер. Только обидели Женю Батыреву, к огромному Санечкиному удовольствию. Антонина полночи просидела рядом с дочерью, не переставая бурчать и жаловаться на жизнь. Утро она встретила во всеоружии: в атласном халате и бигудях на голове. * * * Все время рисует. Рисует и рисует, как заведенная. И кругом – собаки, кони. Я и не знала, что она так рисует. Наверное, не надо было ее в музыкальную отдавать. Ой, да вообще ничего не надо было: ни с Петей, ни с морем. И рожать не надо было. А может, наоборот, надо. Катька ведь как за мной ходила. Как за дитем малым ходила! Правильно! Чего ж ей было не ходить-то? Того и гляди – все под Богом ходим. Сегодня есть мама, завтра – нет. И я, главное, хороша. Мало того, ребенок такой страсти натерпелся, чужого мужика хоронил. Так у него еще и мать сволочь. Легла и страдает. |