Книга Про Иону, страница 56 – Маргарита Хемлин

И вот река Бира, леса, евреи кругом. Ну и русские, и украинцы, прочие народы. Даже грузины. По виду, во всяком случае. Кто спасался от голода, кто по зову сердца, кто по разнарядке, кто что.

Эстер оставила Берту с Генрихом в Доме приезжих и пошла к своему пограничнику.

Вернулась грустная. Можно сказать, печальная.

— Женился, — говорит, — мой знакомый. Даже в комнату не пригласил — за жену испугался, что приревнует. Но помощь всяческую обещал, только чтоб я больше не попадалась ему на глаза.

Про личные события Эстер ему ничего. Так, говорит, решили с сестрой побывать на новом месте, мальчику в Москве опасно для здоровья.

Военный устроил Эстер в контору по лесосплаву. Она просилась учительницей немецкого, но таких учителей туда понаехало — пруд пруди. Пришлось сменить специальность.

Зажили. Сняли комнату. Обещали от Бирлессплавтреста выделить жилплощадь в новом бараке, когда построят.

У Эстер с этим человеком таки были отношения. Тайком, изредка, но были. Берта с Генрихом тогда погулять выходили.

В какую-то встречу Эстер не удержалась и рассказала мужчине о происшествии в Москве. Тот аж подскочил:

— Да как ты смела при таком положении дел ко мне обратиться? Ты понимаешь, куда приехала? В какое ответственное место? А ну кыш отсюда, чтобы следа твоего не было! Даю тебе день на сборы, а то сам заявлю!

— Заявить не заявит, и на него тень, а житья не даст, — сделала вывод Эстер и велела сестре собираться в дорогу.

Конечно, можно понять человека: занимал ответственный пост. И где — в Биробиджане! У самой китайской границы! Там все руководящие сотрудники были каждую минуту начеку. Как только Гражданская закончилась, так и ждало тогдашнее Политбюро, что белоказаки с Дальнего Востока ударят по Советской России. Матч-реванш, так сказать, объявят. И придумали сюда сагитировать еврейское население. Евреи — самое то, что надо. У каждого кто-то из родни порубанный, погромленный в Гражданскую. Потому бдительность в Биробиджане держали на высоте.

Но деньги Эстеркин товарищ к поезду принес. Спрятал в кошелку с продуктами.

Промахнулась Эстерка.

Но примерно полгода на Вире [3] скоротали.

Поехали. Берта хвостиком за Эстеркой.

Ехали-ехали и приехали — на Волгу, в Республику немцев Поволжья.

Берта попала как домой! Чистота, домики ухоженные, порядок всюду. И все на немецком говорят.

Тут у Эстерки тоже бывший ухажер жил, и она полагалась на него. Он, между прочим, под форточкой на подстраховке стоял, когда Эстерка совершала подвиг.

Ничего — хорошо встретил, тоже коминтерновец, с 23-го в Поволжье — Республику преобразовывал. Эстерка ему сразу выложила правду, чтоб потом не корил. Разговор состоялся прямо при Берте.

Товарищ повздыхал и ответил так:

— Эстер, у нас с тобой много чего за плечами, я тебя всегда любил. И когда ты с Янисом была, и когда ты за Карла вышла, хоть и нерасписанная. А теперь ты моя, и твой сын тоже мой, и Берта мне также родная. Оформимся по закону и станем жить одной семьей.

А почему? Потому что солидный человек, в годах, жизнь понимал, инженер по механизации — Кляйн Дитер Францевич.

Эстерка заикнулась: надо на партийный учет устроиться. Дитер Францевич отказал — ни к чему быть на виду, ты теперь моя жена, и место твое дома с ребенком. В крайнем случае на рядовой работе. Еще детей нарожаем тем более.

Берта слышала, как у них чуть не скандал получился из-за такого отношения.

Эстерка кричала:

— Ты же коммунист, у нас с тобой боевое прошлое! Я из Москвы сбежала не от партии, а от смерти. А ты всё переворачиваешь!

И так далее.

Дитер Францевич только вздохнул:

— Вот именно.

Нельзя сказать, что в данной местности было особенно спокойно. В смысле обстановки. С год до того арестовали первого секретаря обкома Вельша. А какой был человек: сам всех учил не зевать. Дитер Францевич его знал, даже, можно сказать, дружил и тесно работали в двадцатых: кулаки, подкулачники и прочее. Потом, правда, у них расхождение получилось. И Дитера Францевича попросили на хозяйственную работу.

Вот так. Потому и вывод сделал: тише едешь — дальше будешь.

Стали жить в Покровске, то есть в городе Энгельсе. И кино, и театр, и клуб, и библиотеки. А главное, сразу наладилась линия и с работой у Эстерки, и с учебой у Берты: одна в техникуме русский преподавала, другая там же училась — по механизации.

Перед тем, конечно, с документами Дитер Францевич все устроил. Через приятеля, через всякие подарки и одолжения с его стороны. Получила Берта советский паспорт. Сама за ним не ходила, Дитер Францевич не велел.

Раскрыла дома документ, там черным по белому: Ротман Берта Генриховна, по национальности — немка.

— Это зачем? — спросила Берта.

Дитер Францевич осторожно обнял ее за плечики:

— Берточка, дорогая, у Эстер теперь другая фамилия — моя. В паспорте у нее записано «еврейка». У вас теперь и фамилии разные, и отчества, и нации. Это никакого значения не имеет, но так спокойнее. Кто будет интересоваться, отвечай — родственница Кляйна. Правду сказать, я и фамилию тебе просил другую записать, но на такое не пошли. А отчество я в честь твоего племянника написал. Тебе же приятно?

А как же, приятно. Остальное — предрассудки.

Берта спросила, одобряет ли Эстер поступок Дитера Францевича. Ну и хорошо.

Старые документы завернули в тряпочку, закопали в саду, туда же — Эстеркин партбилет. Она, конечно, пошумела на этот счет.

Но Дитер Францевич сказал:

— Бумажка есть бумажка. Вот ты ругаешься. А я ведь ничего не жгу, хороню в земле. Придет время, понадобится — достанем. — И в шутку вроде: — Считай, ты в подполье.

Берта заново на свет родилась. Эстерка тоже.

Испуг выпарился, Москва стала как сон.

Дошло до того, что Эстерка на своем рабочем месте затеяла проводить политинформации, обсуждала с учениками международную обстановку и прочее.

Ее в партком:

— Эстер Яковлевна, вы беспартийная, а таких вопросов касаетесь, что вам в них не разобраться. Вы с мужем советовались? Он как к вашей деятельности относится? Приветствует? Он ведь старый член партии, мог бы и помочь.

Эстерка отговорилась, что по собственной инициативе, что молодежь пытливая, задает вопросы, вот и решила. Но если кто против — так она не возражает прекратить.

Рассказала мужу. А тот, оказывается, и сам знал. Перед тем как ее вызвать, с ним побеседовали.

— Я тебя предупреждал, Эстер, что ты теперь моя жена и мать сына Генриха. И твое дело — семья. А ты за старое. Нехорошо.