Книга Про Иону, страница 69 – Маргарита Хемлин

Снарядили Ионе упряжь. Впрягся и потащил, как знаменитый Гликин с завода ЗИЛ, заменявший целую бригаду такелажников. Ему приказом Микояна давали спецпитание. Ну там плюс всеобщее уважение. А тут спор.

Зима. Колеса буксуют. Помимо того, что вообще глупость. Ему:

— Ладно, твоя взяла, молодец. Бросай ремни.

А он:

— Нет! Я ее, дуру, с места сдвину и протащу сколько-нибудь метров.

Не протащил. Так вместо того, чтобы по-хорошему посмеяться, говорит:

— Сейчас же грузите мне на спину два мешка соли. Ну ее к черту, эту машину, я сам себе машина.

Конечно, после машины два мешка по сто кило — не вес. Для смеха только и навалили. Ну и…

Надорвался вчистую. С месяц лежал дома. Добрым словом вспоминал хирурга Каплана: всю его работу пустил из-за гонора насмарку. Прописали костыли на неопределенное время и впоследствии, по возможности, легкую работу.

Василий Степанович сочувствует:

— Вот, Ёня, мясо воровал, а на соли погорел. Так можно оформить твой случай. Ничего, Ёнька, и с костылями люди действуют. Хорошо у тебя жизнь начиналась. Прямо вперед по Мясной-Бульварной! А теперь что? Теперь будет похуже, но ты держись. Николай Островский лежал-лежал, а книгу написал. Может, и ты будешь примером. Этого никто заранее не знает. Или вот Талалихин Виктор — я его знал, наш, микояновский. Бац — и ночной таран. Сколько пользы принес! И ты тоже не дрейфь. Человек даже в самом плачевном состоянии может совершить подвиг.

Знакомые женщины сначала приходили, потом перестали. А там и Конников исчез из виду.

Денег нет. Здоровья нет. Безутешный баланс к двадцати четырем годам.

Лежит Иона на кровати, накрыл голову подушкой, и только слышно оттуда, из-под подушки:

— Их хоб форгесн. Их хоб форгесн [15] .

До войны по-еврейски никогда не говорил. И родителям пенял, что пора бы идиш забрасывать вместе с другими еврейскими штуками. Учился в украинской школе и, честно сказать, евреем как таковым себя не признавал:

— А чем вы, папа, лучше украинцев или тем более русских? Чем вы от них отличаетесь? Имя, фамилия — так это просто буквы и их расположение. А по сути? Ничем. Они Богу не молятся — и вы не молитесь. Они «Широка страна моя родная» после чарки поют, и вы туда же. И поэтому не надо мне намекать, что раз еврей, то должен перед жизнью принимать какие-то встречные планы. Я как все. У нас в стране так. И я так.

Это по поводу, что отец Ионе как-то сказал, что, мол, с еврея всегда двойной спрос, чтобы Ёнька не слишком выкаблучивался в школе на собраниях по поводам.

Лежал и думал:

«За что бы зацепиться?

За до войны? За войну? За Фридку?

Не за что.

Что бы вспомнить?»

И так грустно стало Ионе, так пусто. От злости встал. Больше ни от чего. От злости на себя.

Никто не ждал.

Куда первым делом пойти? К Конникову.

Вот как-то вечерком по хорошей погоде Иона отправился. Василий Степанович встретил его как родного.

И приседал Иона, и подпрыгивал, и на руках — кто кого пережмет — давал концерт.

— Ну, Ёнька, ты меня просто спасаешь! У меня как раз нет человека. А тут ты, как с неба. Давай за старое!

Иона культурно отказался, сославшись на все-таки неважное состояние. Еще требуется некоторое укрепление, а потом можно вернуться и к старому.

Конников в оборону разом с нападением:

— Тебе ж только баранку крутить по адресам! Ну что ты, ящики по десять килограмм по одному в кузов не покидаешь? Зазнался ты, Ёнька. Неблагодарный человек.

Но Ёнька уперся. Нет и нет. И тут же выпалил как последний решительный довод:

— Я пришел к вам как к знакомому. У меня в Москве больше и не завелось никого. Я к вам в гости. А вы меня стыдите, — и понесло Иону в ненужную сторону: — Вот чуть оклемался и к вам явился с радостью. А вы где были, когда я бревном лежал и сухари грыз? Я вам все отработал, если хотите знать. Я вам ничего не должен.

И даже дверью хлопнул.

Иногда в нем проявлялся характер взрывной, неаккуратный.

А жить надо.

Тут зашел проведать Иону сосед по квартире. Именно что проведать от души, потому что непьющий. Бывало, захаживали мужики по-соседски, но обязательно с напитком, а этот нет. Армянин Айрапетов. Сел за стол, выложил пирожки от своей жены — на тарелочке доставил — и говорит:

— Ёня, пошли работать гардеробщиком-швейцаром в гостиницу-ресторан «Националь». Я смотрю, ты бродишь неприкаянный. А я заранее на всякий случай, чтобы напрасно тебя не обнадеживать, поговорил с нашим начальником на своем уровне. Он говорит — давай веди. У нас люди немолодые — Пичхадзе и Архип Архипыч. Увидишь. Я самый младший — а мне под сорок, хоть и не дашь. А то ты, я тебе честно и без обиды с твоей стороны скажу, не сильно движешься в правильном русле. У тебя здоровье, конечно, было. Ну так и у меня было. Я рвы копал на трудфронте. Там ноги свои и оставил. Фигурально. А в «Национале» — с культурными людьми. Форма красивая за казенный счет. И покормят, и чаевые. Зарплата, само собой. Подумай.

Иона согласился.

Прошел перед приемом на рабочее место собеседование в отделе кадров, ему растолковали, что «Националь» есть объект государственного значения. И потому надо держать ухо востро и примечать, если в глаза бросится что-то подозрительное. Рядом всегда будут надежные люди, их надо информировать.

Слова словами, а на деле — чистый рай.

Одежду принял — щеточкой прошелся. Или лучше наоборот — когда одеваешь гостя на выход — щеточкой пробежался по плечикам и по спине, чтобы он видел. К женщинам, если в сопровождении кавалера, не лезть со сниманием шубки или пальто, аккуратно выждать секундочку, может, кавалер лично хочет даму обслужить, а уж тогда самому тянуть руки. Наука. А один сотрудник — так прямо готовый экземпляр в музей! Подавал пальто самому Ленину своими руками. Архип Архипыч. Мудрый человек, лет под восемьдесят с гаком:

— В том самом пальтишечке его Каплан Фаня и подстрелила.

— А ты дырки видел? — подмигивая, поинтересовался Пичхадзе, ясно, что спросил больше для Ионы, чем для себя, ему ли не знать за столько лет совместной работы.

— Честно скажу, видел. И даже заштопать хотел. Это теперь гардеробщики брезгуют взять иголку в руки, а у нас было в обязанностях: пуговку пришить, дырочку заштопать, если посетитель попросит.

— Так Ленин, значит, тебя попросил? — это Пичхадзе.

— Нет. Я сам. Только я иголку взял с ниткой, втягивал долго, глаза плохие смолоду, гляжу — он обратно идет. Так что не успел. А то бы зашил. Никакая Капланша не прострелила бы в следующий раз.