Книга Торговец пушками, страница 87 – Хью Лори

Обогнув угол, Бенджамин остановился.

– Что случилось, Бендж? – спросил я спокойно.

Мгновение он изучал меня взглядом. Тяжело дыша.

– Где ты был, мать твою? Я нахмурился:

– На крыше. Я…

– На крыше Латифа, – обрезал он.

Мы буравили друг друга взглядом. Он дышал через рот – от напряжения и ярости.

– Послушай, Бендж. Я просто сказал ей, чтоб спускалась в вестибюль. Скоро привезут завтрак…

Но докончить я не успел. В каком-то злобном порыве Бенджамин одним движением вздернул свой «Штейер» к плечу и вжался щекой в ложе; пальцы, сжимавшие автомат, подрагивали от напряжения.

А вот ствол куда-то исчез.

«Как такое может быть? – удивился я про себя. – Как ствол “Штейера” – длина четыреста двадцать миллиметров, шесть нарезов с правым ходом – мог просто так взять и исчезнуть?»

Ну конечно же, не мог. И никуда не исчезал.

Я просто смотрел прямо в него.

– Ты! Козел вонючий! – сипит Бенджамин.

Я стою на месте, уставившись в черную дыру.

Осталось всего сорок пять минут, и сейчас – давайте посмотрим правде в глаза, – пожалуй, самое неудачное время обсуждать такую большую, такую обширную и такую многогранную проблему, как Предательство.

Я предлагаю ему – надеюсь, достаточно вежливо – перенести обсуждение на какое-нибудь другое время, но Бенджамин считает, что лучше покончить с этим сейчас.

«Козел вонючий». Это его формулировка повестки дня.

Часть проблемы заключается в том, что Бенджамин никогда не доверял мне. Подозрения на мой счет возникли у него с самого начала, и теперь он хочет, чтобы я узнал о них – на тот случай, если у меня вдруг возникнет желание вступить с ним в полемику.

По его словам, все началось с моей военной выучки.

Да что ты, Бенджамин? В самом деле?

Да, в самом деле.

Той ночью Бенджамин никак не мог уснуть и все глядел в потолок своей палатки, удивляясь, как это умственно отсталый миннесотец вдруг насобачился разбирать М-16, причем вслепую, в два раза быстрее остальных. Дальше – больше. Бенджамин стал обращать внимание на мой акцент, на мою манеру одеваться, на мои музыкальные пристрастия. И как это я умудрялся накрутить столько миль на «лендровере», когда всего лишь ездил за пивом?

Все это, конечно, ерунда, и до сего момента Рикки запросто мог отбить любое обвинение.

Но у проблемы имелась еще одна часть – откровенно говоря, на сей момент гораздо более серьезная, – и заключалась она в том, что Бенджамин решил побаловаться с телефонной станцией как раз во время моего разговора с Барнсом.

Сорок одна минута.

– Ну и что дальше, Бендж?

Он плотнее прижимает щеку к автомату, и я вижу, как кровь отливает от пальца на спусковом крючке.

– Собираешься пристрелить меня? Прямо здесь? Что, вот так вот возьмешь и надавишь на спуск?

Он облизывает губы. Он знает, о чем я сейчас думаю.

Он слегка дергается, а затем отодвигает лицо от «Штейера», не сводя с меня расширенных глаз.

– Латифа, – зовет он через плечо. Громко. Но недостаточно. Похоже, у него что-то неладно с голосом.

– Они услышат выстрелы, Бендж, – говорю я. – Услышат и решат, что ты убил заложника. И начнут штурм. Перестреляют нас всех.

От слова «перестреляют» он дергается, и на мгновение мне кажется, что он вот-вот выстрелит.

– Латифа, – снова зовет он. На сей раз громче.

Все, с меня хватит. Третьего раза не будет. Я начинаю двигаться – очень медленно – к нему. Моя левая рука расслаблена так, как только может быть расслаблена рука.

– Большинство парней, Бендж, – говорю я, продолжая движение, – там, снаружи, только этого и ждут. Первого выстрела. Хочешь им помочь?

Он вновь облизывает губы. Раз. Другой. И поворачивает голову к лестнице.

Левой рукой я хватаюсь за ствол и резко толкаю его в плечо. Выбора нет. Попытайся я вырвать у него оружие, и он нажал бы на курок. «Бай-бай, Рикки!» Так что я толкаю автомат назад и в сторону. Лицо Бенджи отклоняется еще дальше от оружия, и я вбиваю основание правой ладони прямо ему под нос.

Он валится камнем – даже быстрее камня, словно какая-то огромная сила отбрасывает его на пол, – и на мгновение мне даже кажется, что я убил его. Но тут голова его начинает раскачиваться из стороны в сторону, и я вижу, как на губах у него пузырится кровь.

Осторожно забираю у него «Штейер» и щелкаю предохранителем. Как раз в этот момент с лестницы доносится крик Латифы:

– Чего?

Я слышу звук ее шагов по ступенькам. Не быстро, но и не медленно.

Смотрю вниз, на Бенджамина.

«Это демократия, Бендж. Один против большинства».

Латифа уже на нижней площадке, «Узи» переброшен через плечо.

– Боже! – восклицает она, замечая кровь. – Что тут произошло?

– Я не знаю. – Я не смотрю на нее. Наклонившись к Бенджамину, озабоченно разглядываю его лицо. – Похоже, упал.

Латифа проскальзывает мимо меня и приседает на корточки рядом с Бенджамином. Я успеваю бросить взгляд на часы.

Тридцать девять минут.

Латифа поворачивается ко мне:

– Я займусь им. Дуй в вестибюль, Рик. И я дую.

Я дую в вестибюль, дую в парадную дверь, дую по ступенькам – и еще сто шестьдесят семь ярдов до полицейского кордона.

Когда я добираюсь туда, моя голова пылает, потому что руками я изо всех сил сжимаю макушку.

Не удивительно, что они обыскали меня так, словно сдавали экзамен по технике обыска. Вступительный – в «Королевский колледж шмона». Пять раз, с головы до ног – рот, уши, пах, подошвы ботинок. Они сорвали с меня почти всю одежду, так что я стал похож на развернутый рождественский подарок.

Это заняло у них шестнадцать минут.

Еще пять минут я простоял, припав к полицейскому фургону – руки в стороны, ноги врозь, – пока они что-то кричали и пихались. Я стоял, опустив глаза в землю. Сара ждет меня.

Черт, лучше бы так оно и было!

Утекла еще минута – снова крики, снова тычки, – и я потихоньку оглядываюсь. Если в ближайшие минуты ничего не изменится, придется включаться самому. Хренов Бенджамин! Плечи ноют от неудобной позы.

– Отличная работа, Томас, – раздается голос за спиной.

Я заглядываю из-под руки. Пара обшарпанных «редуингов». Один ботинок – плашмя, другой – воткнув носок в пыль. Очень медленно я поднимаю голову, по ходу открывая для себя остатки Рассела Барнса.

Он стоял, прислонившись к дверце фургона, улыбаясь и протягивая мне свою вечную пачку «Мальборо». На нем была летная кожанка с вышитым слева на груди именем «Коннор». Что еще, мать его, за Коннор?