Книга Небесный охотник, страница 13 – Кеннет Оппель

— Потрясающе, — отозвался я.

— Вам ведь известно, кто летел на «Гиперионе»?

— Теодор Грюнель.

— Отлично. По слухам, везший с собой все богатства, нажитые в течение жизни. И кому мне было сегодня утром телеграфировать, как не родственникам Грюнеля? Да, вот такой сюрприз. Один из внуков Теодора, Матиас. Увидев эту историю в газетах, они навели справки. Очевидно, капитан Тритус отказался разговаривать с ними. Тогда они ухитрились раздобыть в Джакарте судовые транзитные документы и выяснили имя штурмана.

— Мистер Домвиль.

— Вот именно. Они надеялись, что он сможет сообщить им последние координаты «Гипериона». Но он, надо полагать, к тому времени уже умер.

Я был так огорчен, что на мгновение лишился дара речи. Единственный приличный человек на этом проклятом судне!

— Когда? — спросил я.

— Как раз прошлой ночью, от дыхательной недостаточности.

Если бы только Тритус начал спуск чуть раньше. Или я.

— Мне очень жаль, — выдавил я.

— Да. Очень печально. Матиас Грюнель, наверно, обнаружил, что в судовых бумагах вы числитесь помощником штурмана. Его интересует, не сможете ли вы пролить некоторый свет на местонахождение «Гипериона». Он хотел бы встретиться с вами.

— Он в Париже?

— Сегодня утром прилетел из Цюриха. Я сказал ему, что сомневаюсь, будто вы сможете чем-нибудь помочь. Навигаторские карты, без сомнения, у Тритуса.

— Карт нет, — объяснил я. — Они погибли, когда взорвался водяной танк.

— Ах вот как. Значит, по-видимому, верных координат не знает никто.

Я чуть поколебался, потом сказал:

— Я видел точные координаты, когда мистер Домвиль записал их.

— Собираетесь сами немножко поохотиться за сокровищами, мистер Круз?

Я неловко рассмеялся:

— Нет, сэр, вовсе нет. — Но вспомнил при этом о Кейт и всех её грандиозных планах насчет нас.

Декан Прусс пристально смотрел на меня, и на какой-то неприятный миг я подумал, уж не собирается ли он узнать у меня эти координаты.

— Любой пилот поступил бы безрассудно, попробовав добраться до «Гипериона» на такой высоте, — сказал декан.

— Согласен, сэр.

— И всё же, учитывая содержимое этого корабля, кто-нибудь может попытаться. Будь я помоложе и с ногами, может, и мне хватило бы безрассудства, как знать? Не удивлюсь, если Грюнель предложит вам небольшое вознаграждение за любую информацию. Это не помешало бы, да?

Интересно, он тоже заметил, какая поношенная у меня форма?

— Что вы скажете ему, это, разумеется, ваше дело. «Гиперион» не принадлежит больше никому. До тех пор, пока кто-нибудь не поднимется на борт и не предъявит право на вознаграждение за спасение его имущества.

Я подумал о Кейт, о том, как отчаянно ей хочется заполучить этот замороженный зверинец. О монетах, холодно мерцающих в трюмах. Даже у Тритуса нет точных координат, в лучшем случае лишь общее представление, учитывая его безмозглость. При мысли, что награда достанется ему, всё во мне бунтовало — после того, что он сделал с судном и экипажем.

«Кто-то должен заполучить его», — сказала Кейт. Почему бы не мы?

Я сдерживал дыхание всё это время и лишь сейчас наконец бесшумно перевел дух. Кейт может мечтать, если ей угодно, но «Гиперион» всё равно недосягаем, и в любом случае у меня есть более важные проблемы, о которых стоит подумать. До экзаменов меньше трех недель, а мне ещё учить и учить. Если кто и собирается предпринять рискованную попытку добраться до «Гипериона», то, наверно, справедливо, если это будут члены семьи Грюнель. Лучше сообщить им то, что они хотят, получить за это вознаграждение и покончить со всем этим.

— Он хотел бы, если возможно, встретиться с вами в восемь, — сказал декан Прусс. Он толкнул через стол плотную визитную карточку с тисненой эмблемой отеля «Ритц». Красивым почерком на ней было написано:

Матиас Грюнель. Апартаменты Трафальгар

— Конечно. — Я взял визитку.

— Будьте осторожны, мистер Круз. Грюнели могут оказаться не единственными, кто охотится за этими координатами. Сегодня днем, например, кто-то справлялся о вас у портье. Я распорядился не давать о вас никакой информации.

— Спасибо, сэр. — Меня впервые кольнуло недоброе предчувствие.

Декан внимательно посмотрел на меня:

— Вы кажетесь разумным человеком, мистер Круз. Не думаю, что вы из тех, кто гоняется за мифическим золотом.

— Совершенно не из тех, сэр.

— Молодец. Надеюсь, все ваши мысли будут о предстоящих экзаменах. — Он заглянул в лежащий на столе гроссбух. — Я вижу, ваши отметки по аэростатике и физике далеки от идеала.

— Я знаю, сэр.

— Врожденные способности помогали вам лишь до сих пор, мистер Круз. Здесь же не менее, если не более, важны теория и математика. Героическое прошлое не принесет вам летного аттестата. Вам предстоит очень много работать, если вы намереваетесь перейти на второй курс.

— Да, сэр.

Декан переехал на коляске обратно в тень, к столу.

— Я был бы очень признателен, получив от вас до конца недели подробный рапорт в письменном виде, — заключил он.

Здание Академии со всех сторон окружало большой четырехугольный внутренний двор, у широкого прохода в виде арки находилась комната портье. Спальни занимали южное и восточное крылья, разделенные на отдельные секции. Я живу в секции Дорнье, на втором этаже, в комнатке, куда влезли только узкая койка, ящик для белья, письменный стол и платяной шкаф. Окно выходит во двор. По выходным бывает шумновато, особенно в хорошую погоду, когда курсанты устраивают веселые пирушки, продолжающиеся до поздней ночи. Сейчас же в здании стояла жутковатая тишина, и мне это не нравилось. Не считая древних уборщиков, топчущихся в коридорах, в Академии остались лишь несколько преподавателей и клерков да горстка студентов-старшекурсников, по тем или иным причинам не улетевших на практику.

В просторной столовой, куда я отправился на ужин, ряды длинных узких деревянных столов были пусты. Компанию мне составляли лишь огромные портреты знаменитых авиаторов и прежних деканов Академии. Клемент Адер, Билли Бишоп, Амелия Герхарт, Генри Гиффард, Камилла фон Цеппелин. В такой компании следовало держаться поскромнее, и я действительно был скромнее некуда с самого появления в Академии.

Я не стал блестящим курсантом, как все того ожидали. До службы юнгой я ходил в школу всего несколько лет. Умел читать и писать. Мог складывать, вычитать и умножать. Но в Академии вдруг оказалось, что я должен знать всякую хитрую математику и символы, которых я прежде никогда и не видывал. Стараясь изо всех сил, я ещё мог осилить латынь, и сочинения, и историю, но все эти цифры, увертливые и скользкие, будто угри, просто выводили меня из себя. Я не видел в них никакого смысла. Все годы, проведенные мною на «Авроре», всё время наблюдений в командной рубке как будто ничего не значили. Я сумел поднять в воздух девятисотфутовый корабль; я смог управлять им. Но я не в состоянии был объяснить, как это всё работает, в уравнениях и научных законах. Ночами я таращился на страницы учебников, но с тем же успехом мог бы пытаться прочесть египетские иероглифы. Я никому не говорил о своих затруднениях. Я чувствовал себя слишком униженным. Я так мечтал поступить в Академию; но всё, чего мне хотелось на самом деле, — это летать.