Онлайн книга «Ангел конвойный»
|
Оле!» Брурия металась, замирала, вскидывала руки обручем над головой… Альфонсо скалился в улыбке, Люсио тяжело глядел на них обоих – и вдруг от этих троих на меня пахнуло застарелой, спертой ненавистью. Я даже подумала: «смерть» – именно этим словом. Музыка обнажила ненависть, содрала покровы со старой раны. Вдруг Люсио запрыгнул на сцену и, взяв из рук Альфонса гитару, запел – сначала без аккомпанемента, потом изредка отбивая по струнам ритм горловой тягучей мелодии. Он даже не пел ее – выговаривал хриплым шершавым голосом, в котором словно пересыпалась мелкая галька. И движения танцовщицы изменились: она застывала, приподняв плечи, прислушивалась, предугадывала следующий удар по струнам и – метнувшись в сторону, взорвавшись дробными ударами каблучков, плеснув юбками, – застывала. …Когда они спрыгнули со сцены, все захлопали, одобрительно засвистели, и Давид врубил динамики на полную мощь – над площадью Матнаса разносились песни известных израильских певцов. Мимо меня быстро прошли Брурия и Альфонсо. – Сейчас! – услышала я ее надрывный голос. – Ты объявишь это всем сейчас, иначе – я не знаю, что я сделаю! Он огрызнулся по-испански длинной нервной фразой. Судя по всему, он был чертовски зол. Брурия подалась к нему, повисла на локте, и, всплеснув рукой, словно отряхиваясь от женщины, Альфонсо закончил в бешенстве: – …и выставить нас обоих на посмешище!.. Собственно, до объявленного пуримшпиля оставалось еще полчаса, мне нечего было делать на площади. Я зашла в лобби Матнаса, где Люсио давал своим артистам последние наставления. – О чем эта песня, что ты пел? – спросила я его. Он отмахнулся: – Старая песня, про любовь, про измену. – Переведи! – попросила я. Он нацеплял на долговязого подростка парик и бороду Мордехая. – А ну, пригнись, длинный! – приказал он, и парень послушно присел на корточки. – Песня? – спросил Люсио. – Ну, смотри, она ему изменила, он ее, конечно, убил. Но забыть не может. Мечтает забыть ее лицо – и ничего с собой поделать не может: только закрывает глаза – ее лицо перед ним, как живое, прелестное юное лицо… – Ничего себе, – сказал длинный. – Он же ее убил, и он же ее любит, ничего себе штучки. – А ты думал, – проворчал Люсио, – как у вас сейчас: с тем переспала, с этим переспала, потом все дружно идут в кино, где она встречает третьего, который ей по-настоящему нравится. Тоненькая девочка лет четырнадцати в костюме царицы Эстер подбежала к нам. – Люсио, может, мне надставить грудь? – волнуясь, спросила она. Люсио, завязывая на штрипках бороду Мордехая, хмуро взглянул на девушку. – С чего ты взяла, что Эстер была дойной коровой? – буркнул он. Девочка обиделась. – А чем же она завоевала Ахашвероша? – Высоким айкью, дорогая! – сказал Мордехай и заржал. – Заткнись, тебя не спрашивают! – Ладно, – сказал Люсио, – у вас есть двадцать минут, расслабьтесь, повторите роли. Появилась Таисья – роскошная, великодушная после вчерашней победы. Налетела на меня, сграбастала в объятия. – Милка моя! – воскликнула она. – Не тушуйся, все будет хорошо. Я, знаешь, все отменила! И опять я взволновалась, с надеждой подумав, что, может быть, Таисья отменила наши увольнения, и я в следующем месяце опять получу свои жалкие, но благословенные две тысячи шекелей… – Отменила все на фиг вообще! – бесшабашно воскликнула она тоном, каким Господь мог бы сообщить своим серафимам об отмене сотворенного им на прошлой неделе мироздания. – А конкретно? – осторожно спросила я. – Ну подумай, дурья башка: на черта мне этот консерваторион, я в него и так пятнадцать лет жизни вбухала! До пенсии на этих обезьян бесхвостых хрячить? К черту! – А… что же теперь? – Да вот, думаю, не открыть ли нам с тобой эксклюзивное агентство по прокату артистов? – Прокату кого? – тупо переспросила я. – Ну, всей этой шоблы – музыкантов, артистов, писателей… – …жонглеров, фокусников, фигляров, игрецов… – пробормотала я. Таисья заглянула мне в лицо, ласково похлопала ладонью по щеке: – Ну, именно!.. Сейчас люди знаешь какую капусту на этом рубят! Соглашайся, милок. Ты у меня станешь художественным руководителем программ, сама будешь повсюду выступать, а? Шварцушка дает нам начальный капитал… И мы с тобой помчимся продавать этот лежалый товар… по разным городам-странам!.. В зале Давид с Ибрагимом и Сулейманом уже расставляли столы, как обычно – буквой «Т». На столах стояли бутылки с красным сладким вином, салаты в пластиковых упаковках, треугольные пирожки «уши Амана». Коллектив Матнаса готовился к своему собственному карнавалу в интимном кругу. За ширмами были навалены театральные костюмы, к каждому пришпилена бумажка с именем работника Матнаса. В зале крутились все: кто костюм примерял, кто развешивал гирлянды из сверкающей разноцветной фольги, кто стол украшал. В дальнем конце зала у окна стояли Альфонсо с Брурией. Она курила, коротко и часто поднося сигарету ко рту, он что-то неслышно настойчиво повторял – судя по движению губ и однообразным кивкам головой. Вдруг она тряхнула своей рыжей копной волос, отрывисто засмеялась, и он, схватив ее за руку, притянул к себе. Но Брурия вырвалась, легко взбежала по трем ступенькам на сцену и крикнула в зал: – Хеврэ, с праздником! Хеврэ бодрым разнобоем отвечали что-то подобающее. – Я хочу объявить вам, что у нас с Альфонсо сегодня тоже свой маленький праздник: мы решили пожениться! Она сказала именно тем оборотом речи, о котором я как-то уже упоминала: «Мы стоим жениться!» – сказала она. Все захлопали, Ави свистнул, Шимон выстрелил хлопушкой, Отилия рядом со мной проговорила: «Наконец-то!» Мы с Таисьей молча переглянулись. И только выражение лица Люсио было невозможно передать: он стоял с непроглоченным куском за оттопыренной щекой. Его маленькие кабаньи глазки были широко раскрыты. Он переводил взгляд с Брурии на Альфонсо, и в этом беззащитно читаемом взгляде были и облегчение, и недоверие, и ненависть… и страдание… Вдруг он гикнул, вспрыгнул на стул, крутанулся в воздухе, бросился перед Альфонсо на одно колено и, раскинув руки, вскричал: – О, сеньор! Примите наши искренние, искренние, искреннейшие!.. Альфонсо усмехнулся, сделал какой-то небрежный, отодвигающий жест ладонью и сказал: – Друзья мои, это пуримский розыгрыш. Браво, Брурия, детка! И захлопал в ладони, и послал на сцену воздушный поцелуй. Его желваки на скулах дергались коротко и сильно. |