Онлайн книга «Солдатами не рождаются»
|
Мать заплакала. – Ну чего ты? – Таня села рядом и обняла ее за плечи. – Зачем ты себя мучаешь? – Не могу я, Танечка… не могу… Как вспомню, так думаю: на могилу бы сходить, а сходить некуда. – Когда это было? – Семнадцатого сентября… – А Виктор когда? – Не знаю. Похоронную в прошлом году получила, зимой. А написали в ней, что погиб в сорок первом смертью храбрых. А когда, не написали. Только написали, что на юго-западном направлении… Как ты доехала? – Хорошо доехала. – Дай на тебя поглядеть. Похудела ты… – А сама! – Про меня не говори… А ты до войны кругленькая была, а теперь вон какая! Где ты была, кем служила? Таня посмотрела через плечо на вошедшего в барак Малинина и сказала: – Долго об этом, мама… Всего сразу не переговорим. – Живая, здоровая… – всхлипнула мать. – И раненная не была? – Раненная была. – Куда ранило? – Мама, ты когда освободишься? – Погоди… Куда тебя ранило-то? – Мать посмотрела на нее с мучением и нетерпением, словно это и было самое главное – узнать, куда ранило Таню. – Ну чего маешься? – сказал Малинин, стоя за спиной матери. – Встретила, убедилась и ступай в цех. Сдавай смену и домой иди. А завтра выходной возьми. – У меня не завтра. – Подменим. На себя беру. – А может, мне с тобой пойти? – спросила Таня. Мать замялась, и Малинин выручил ее: – Не требуется за ней хвостом ходить, она скоро вернется. Условия у нас в цехах тяжелые, а в литейке особо, – объяснил он Тане, когда мать вышла. – Неохота ей с первого раза дочери свое рабочее место показывать… – Все равно увижу. Не сегодня, так завтра. – Это другое дело. А сегодня у нее праздник. Ради тебя среди зимы комнату побелила. Сюда, в партком, приходила, чтоб поддержали, три кило мелу со склада выписали. Что смотришь? Бедно живем? Еще насмотришься. Еще походишь по заводу, сами поводим. Беседы по цехам проведешь. Этого мы от каждого фронтовика требуем. А тем более сейчас. От последних известий с фронта все как с ума посходили! Только разговоров про Сталинград! Ты на сколько сюда? – Не знаю. У меня пока отпуск на лечение. А потом комиссия будет. Ее прервал телефон. – Малинин слушает, – отрывисто сказал Малинин в трубку. – Да, исключили… Нет, не ошибаетесь, с такой формулировкой и исключили: за самовольное увольнение с завода своей родственницы… Не дурацкая, а как раз такая, как надо… Нет, не отменим… Нет, не самодур, а парторг ЦК на заводе. А еще раз повторишь – трубку положу… Малинин выжидательно подержал трубку и опустил на рычаг. – Сам бросил! – А кто это звонил? – спросила Таня. – Начальник один. По просьбе другого, у которого мы брата жены вчера из партии выгнали, работника отдела кадров. – А за что? – За то, что слышала, – сказал Малинин. И, пересилив усталость и неохоту, объяснил: – Думаешь, к нам на завод все сами приходят? Есть и такие, что из-под палки идут, по законам военного времени. С разных не суть важных работ сняли, паспорта забрали – и на завод, продукцию вам на фронт гнать. Вот и у этого свояченица под метелку попала. А он ее втихую уволил, чтоб могла обратно в торговую сеть нырнуть, где посытнее. И партбилет вчера положил, – у нас на таких люди злые. А у вас на фронте разве добрые? – Я на фронте мало была. – А орден за что? – Я в партизанах была. – Где? – На Смоленщине. – Да, Смоленщина… – сказал Малинин. – Когда в конце сорок первого с передовой, раненного, вывозили, думал, скоро Смоленск возьмем. Не успею в часть вернуться, а он уже взятый будет. А он еще и до сих пор невзятый… И он невзятый, и я в свою часть не вернулся… Говорят, здоровье не позволяет. – Малинин усмехнулся так, словно его смешило, что здоровье не позволяет ему пойти обратно на фронт и позволяет заниматься тем, чем он занимается здесь, и жить так, как он живет здесь. – Долго была в партизанах? – Больше года. – А как обратно на Большую землю попала? – Раненую самолетом вывезли. – А в каких местах была? Я эти районы знаю. После гражданской с продотрядами ходил там во все концы, хлеб для пролетариата брал. Таня стала рассказывать, а сама все время думала, когда же придет мать… – Скоро придет, – почувствовав это и прервав расспросы, сказал Малинин. – Только смену сдаст. А пока не сдаст, все равно не придет. В партию она вступила… Как раз когда о Сталинграде первое сообщение было, в тот день ее принимали. Не говорила еще тебе? – Не говорила. Это было для нее неожиданностью; она как-то никогда не думала, что мать может вступить в партию. – Большой воз тянет, – сказал Малинин. – Не только в цеху, а еще и рабочий контроль в столовой, а это знаешь какое у нас теперь дело?.. Беда. Крошка к рукам прилипла – и уже пропал человек! А отца твоего знать не привелось. Слышать слышал, а знать не знал. Пришел на завод за неделю до его смерти. Имел в виду познакомиться. Он посмотрел на Таню и замолчал, словно чего-то не договорил. Это было так заметно, что она даже спросила, посмотрев на него: – Чего вы? – Имел в виду познакомиться, – повторил Малинин. – Мать еще не рассказывала, какая с ним беда вышла? – Нет. – Из партии его здесь, после эвакуации, исключили. Партийные ведомости, что у него в несгораемом ящике были, не вывез из Ростова с завода. Оставил. – Не могло этого быть! – убежденно сказала Таня. – Быть тогда все могло. Города из-за паники бросали, а не только что несгораемые ящики. Быть все могло. А вот что потом, после своей ошибки, человек делает – это другой вопрос! Твой отец Лазаря никому не пел. Встал за станок и стоял за ним, пока жил. – Теперь я знаю, что его до смерти довело! – горько вскрикнула Таня. – Зря, – сказал Малинин. – Переживать переживал, а все же до смерти его не это довело. Война его до смерти довела. Харчи не те, сна мало, здоровье потраченное, а работа тяжелая. От этого никто из нас не гарантированный… Мать вернулась через час. В руках у нее было ведро, и она, как вошла, поставила его возле двери. Поверх ватника на матери было надето отцовское пальто; полы были подогнуты и подшиты, а рукава подвернуты. Голова у матери была повязана платком. Видно, она мылась после работы, но не домылась: в морщинах так и остались тонкие черные полоски копоти, а морщин было – не сосчитать, все лицо в морщинах! |