Книга Солдатами не рождаются, страница 133 – Константин Симонов

– Точнее, с признаками жизни, – сказал тот молодой врач, который в дороге сидел на борту рядом с Таней.

– Значит, на круг брать: пятьсот тире шестьсот, – сказал Росляков. – У всех вшивость, у всех не исключены инфекции, у части – необратимые явления. Начсанарм сразу, как доложили, приказал триста восьмому госпиталю один из своих бараков освободить, но одного нам теперь не хватит…

– А Костюковский только сегодня утром за свой госпиталь радовался, что до бараков этих добрался. Намерзлись в степи.

– Ничего, огорчим, – сказал Росляков. – Не до радостей. Поехали. На месте тут что-нибудь делать – только самообманом заниматься. Теперь спасение в быстроте эвакуации. Да, – обратился он к молодому военврачу, – позовите этого истерика, на черта он тут нужен, пусть с нами едет. – И повернулся к батальонному комиссару: – Степан Никанорыч, ты здесь пока останься, пригляди, чтобы бульон роздали и чтобы никакой самодеятельности, пока не вернемся! Никаких посещений, даже с лучшими намерениями. Ворота на запор, на твою ответственность. Одного врача тебе оставлю… – Он сделал паузу, видимо решая: кого?

Может, Таня и не вызвалась бы остаться, но тот молодой врач, что ехал с ней, ушел в барак, а полная врачиха, которая докладывала, что сама лично проверила мертвый барак, стояла, закусив дрожащую губу, и казалось, вот-вот разрыдается.

– Разрешите, я останусь? – сказала Таня.

Росляков посмотрел на нее.

– Хорошо, оставайтесь. – Он увидел нетвердой походкой вышедшего из барака врача и, показав на докторскую сумку, которую тот держал в руке, кивнул на Таню: – Отдайте ей!

– А как же потом? Она же моя…

– Как потом, на медицинской комиссии разберемся, – зло сказал Росляков.

– Если больны, пойдете в госпиталь, а если здоровы… – Он не договорил, но выражение его лица не обещало ничего хорошего. – Отдайте сумку!

И, сам переняв сумку, протянул ее Тане.

– Оказанием помощи не увлекайтесь. Это здесь капля в море. А вот чтобы бульоном всех, кого можно, не пропустив, напоили – более важная задача и более тяжелая… Поехали! – Он повернулся к лейтенанту и политруку из банно-прачечного отряда: – А вы со мной не поедете. Кухню отцепите, полуторку с шофером забирайте – и прямо к себе. И чтобы весь ваш отряд через три часа был у Костюковского. Полуторку потом верните, не замахорьте!

– Не забудь насчет парикмахеров команду дать, – подсказал батальонный комиссар.

– Да, уж парикмахеров придется со всей армии согнать, – сказал Росляков. – Все волосистые части придется брить…

– И одеял в машины побольше нагребите… И брезенты. Холодно. Да и машин сразу побольше, не только наши автобусы! Машин много потребуется.

– Ничего, Степан Никанорович, я сразу, как приеду, Косте позвоню, – уже на ходу сказал Росляков. – Костя все даст!

– Костя – это кто? – спросила Таня у батальонного комиссара, когда машина отъехала.

– Член Военного совета армии.

И Таня вспомнила того курносого, седого, с маленькими глазками человека, которого видела сегодня у Серпилина.

– Солдаты его так прозвали, – сказал батальонный комиссар. – Это у них заслужить надо. Члена Военного совета армии – и вдруг Костей! Он еще сюда сам принесется, не утерпит, вот увидите…

Водитель, сердито бурча под нос, отцеплял от полуторки кухню. Двое из банно-прачечного топтались рядом, один даже помогал для скорости. И как только отцепили, сели в полуторку и уехали.

– Тетерин, давай скорей возвращайся! – вдогонку крикнул повар водителю.

– Не бойся, – сказал батальонный комиссар, – умный водитель повара с кухней надолго не бросит. Скоро бульон сваришь?

– Пока вскипячу, да засыплю, да разойдется – минут сорок.

– Что ж так долго у тебя?

– Если бы вода, а то снег, – сказал повар. – Его еще растопить надо. Как вы приехали, я только заложил, да еще добавлял, набивал. Сам спешу! Уже одни нары изрубил, чтобы по-сухому горело…

– Зайдемте в барак, несколько минут погреемся, – предложил Тане батальонный комиссар.

Он стоял с поднятым воротником шинели. Лицо у него было иззябшее, старческое, с красными прожилками. И Таня подумала, что ему еще больше лет, чем ей показалось вначале. Даже странно было видеть на фронте такого старого человека.

– А по-моему, нет там никакой заразы, – сказал батальонный комиссар, когда они вошли в барак. – Вошь есть, а заразы нет. Просто она по теплому ползает, спасается. Снаружи в землянку зайдешь – вроде бы тепло, на деле – ниже нуля. И это, считай, уже третий месяц… Видели, мертвых-то пораздевали – все или на себя, или на топливо. Мертвым не нужно, а живым нужно. Я около одного присел там, говорю: больно вшей у вас много. А он говорит: «Не бойся, доктор, тут у нас заразы нет, вымерзла вся зараза. Теперь у нас тут одна болезнь – смерть. А других болезней уже нету». Вот как человек сказал про свою жизнь…

Он прошелся по бараку, хлопая себя то по груди, то по спине, никак не мог согреться.

– Раз с десятого не ели, значит, как мы наступление начали, так они пленных кормить перестали. А до этого как кормили? Как кормили? – крикнул он Тане, словно она могла ответить на это.

Таня содрогнулась и подумала: «Неужели ничего невозможно было сделать с этим раньше?» Ее потрясла мысль, что, в то время как она ехала в Ташкент и была в Ташкенте и вместе со всеми радовалась, что на немцев началось наступление и что они в кольце, в это время там, внутри этого кольца, оказывается, были наши люди! Они там, внутри, оставались еще во власти немцев. А мы целых две недели, до сегодняшнего дня, ничем не могли им помочь. Да что же это такое делается!

– Неужели мы ничего не знали про этот лагерь? – воскликнула она, пораженная собственной мыслью.

– Откуда же было знать. А кабы знали – кому от этого легче?

– Ну как же, – сказала Таня, – может быть, тогда что-то сделали! Хоть на несколько дней раньше освободили!

Батальонный комиссар пожал плечами.

– Навряд ли. Тут война идет – сила на силу! Хочешь, а не можешь! Бывает, одного раненого с ничейной тащим, сколько голов сложим, а не спасем. А тут…

Он махнул рукой. Потом спросил:

– На войне с начала?

– С начала.

– И я с начала… Был и санитаром, пока звания не дали, и комиссаром медсанбата…

– А кем вы до войны были? – спросила Таня, поняв из его слов, что раз он начал войну солдатом, то, значит, не был раньше военным.

– Кем до войны был? – как-то нехотя, словно не желая вспоминать, сказал он. – Много кем я был. На войну пошел с ополчением. Перед нею четыре года на пенсии был, по болезни. А до этого, – он снова как-то нехотя остановился, – на Бамлаге служил, на строительстве, в КВЧ… Есть там в лагерях такая КВЧ – культурно-воспитательная часть! А еще раньше в трудкоммунах работал, Макаренко Антона Семеновича, между прочим, знал, – вздохнул он и замолчал.