Книга Солдатами не рождаются, страница 136 – Константин Симонов

– Знаю, – сказал Синцов. – Мы этот лагерь освобождали. Заходили в две землянки.

– А из охраны никого живыми не захватили? – спросила Таня.

– Навряд ли, – сказал Синцов.

– Вот и ваш Бутусов. – Таня вытащила записку из-под подушки лежавшего на втором ярусе нар человека, бритоголового, с тонким восковым носом.

– Посветите, – попросил Синцов.

Таня посветила фонариком.

– Это не он.

– Не может быть. Тут написано.

– Нет, не он. Посветите еще.

Когда до этого Таня подходила к другим нарам и светила на вынутые из-под подушек тетрадочные листки, он мельком видел одну за другой похожие друг на друга головы с обтянутыми сухой кожей черепами. Но сейчас, когда ему сказали, что вот этот лежащий на нарах человек и есть лейтенант Бутусов, тот самый Бутусов, его Бутусов, он все еще не мог поверить в это. Потому что его Бутусов был здоровый, лохматый, рыжий, мордастый, веселый молодой человек, всегда вызывавшийся первым по все разведки и способный голыми руками скрутить и принести на себе «языка». А этот Бутусов был бритый больной старик, с неживым, синим лицом и лежавшими поверх одеяла тонкими, детскими руками.

– Бутусов, а Бутусов! Бутусов! Витя!

Голова на подушке слабо шевельнулась, глубоко запавшие глаза открылись и с усталой тоской посмотрели на Синцова. Потом внутри них, в глубине, что-то медленно переменилось, и Синцов понял, что глаза увидели его. Тогда он приблизил к ним лицо и сказал:

– Я Синцов. – И еще раз повторил: – Я Синцов.

– Где я? – еле слышно спросил Бутусов и потом громче, тревожно еще раз: – Где я?

Наверно, ему показалось, что вокруг него опять что-то другое, а он не знает что.

– Ты в госпитале, – сказал Синцов.

– Да, да, знаю, да, – успокоенно сказал Бутусов, закрыл глаза и снова с заметным трудом открыл их. – А ты чего тут?

– Приехал навестить тебя. От Пепеляева узнал. Он мне про тебя сказал.

– А где он? – спросил Бутусов.

– Не знаю. Пока не нашел. Я его раньше видел, а сейчас не нашел.

– Видишь, какие мы? – сказал Бутусов.

– Мы ваш лагерь освобождали, – сказал Синцов. – Я Пепеляева там видел. В первой же землянке лежал, у входа.

– Я его давно не видел, – сказал Бутусов. – Как на раздачу пищи перестали водить, больше не видел. – Он устал от длинной фразы, закрыл глаза и долго молчал. Потом спросил: – Значит, вы от самого берега до нас дошли?

– Да, – сказал Синцов.

Слишком долго было объяснять, как он сюда дошел и что он теперь не в том батальоне, не в той дивизии и не в той армии, где они были с Бутусовым.

– Были уверены, что вы оба в той разведке убиты. Не представляли себе, что вы можете быть живы.

– А мы, думаешь, представляли? – Бутусов снова открыл глаза. – Сами им в руки залезли. Лучше бы умерли.

– Да ты не переживай. Чего ты переживаешь? Мало ли что бывает.

– Я не переживаю. – Бутусов закрыл глаза и повторил: – Я не переживаю.

– И вдруг тревожно встрепенулся: – А где Пепеляев?

– Говорю, не нашел еще.

– Подожди, не уходи, – не открывая глаз, совсем тихо прошептал Бутусов и, двинув головой, припал щекой к подушке.

И Синцов еще долго стоял и ждал, облокотись на нары и глядя ему в лицо. Ждал до тех пор, пока не понял, что Бутусов забылся и лучше его не трогать.

А Таня все это время стояла позади Синцова и смотрела на его перехваченную поверх ватника ремнями широкую, сильную, чуть сутуловатую спину.

Тогда, в сорок первом, когда шли из окружения через смоленские леса, впереди, рядом со спиной Серпилина, почти всегда маячила эта широкая, знакомая, чуть сутуловатая спина.

А потом, когда она вывихнула ногу, он выносил ее, подвязав сзади, за спиной, плащ-палаткой. Менялся с Золотаревым, но чаще нес сам, потому что был сильнее Золотарева и сам говорил про себя, что здоровый, как верблюд.

Она стояла сзади и смотрела на эту широкую усталую спину в затянутом ремнями ватнике и думала о том, что вот сейчас он договорит с этим лейтенантом, повернется и ей надо будет сказать ему, что его жена умерла.

Он простоял несколько минут молча, потом повернулся и сказал:

– Я вам запишу мой номер полевой почты, а вы потом ему дайте, когда он в себя придет. Хорошо?

– Хорошо.

– И еще фамилию запишите – Пепеляев. Его в списках нет, но, может, он среди тех, кто еще не опомнился. Я хотел всех подряд обойти, но батальонный комиссар запретил ночью беспокоить. Правильно, конечно. А днем я все равно не в силах приехать. Если и его найдете, ему тоже мою полевую почту дайте. Ладно?

– Хорошо, – повторила Таня, продолжая думать, как быстро, все быстрее и быстрее надвигается то, о чем она должна говорить с ним.

Он снял ушанку, поворошил рукой волосы, потер небритое лицо, снова надел ушанку и, словно отделив всем этим одно от другого, сказал:

– А теперь мне надо с вами поговорить.

– А мне с вами, – сказала она. – Пойдемте сядем.

Они вернулись к нарам, на которых она сидела, когда он подошел туда вместе с батальонным комиссаром. Он сел первым, и она села рядом, касаясь локтем его ватника.

– Мне надо вам рассказать про вашу жену, – сказала она, глядя в пол. – Я вместе с ней была в партизанах. Она погибла.

– Я знаю, – сказал он.

Она подняла голову и посмотрела ему в глаза.

На его спокойном, усталом лице ничего не переменилось и не двинулось.

– Знаю, – повторил он, глядя ей в глаза, и два раза качнул головой, словно повторял уже молча: «Знаю, знаю». И оттого, что у него сейчас было такое лицо, заранее приготовленное ко всему, что он может услышать, она вдруг спросила:

– Давно?

– Давно, – сказал он. – Две недели.

– Кто вам сказал?

– Брат жены сказал. Он здесь, на фронте. Как приехал, нашел меня.

– Да, да, понимаю, – растерянно сказала Таня, хотя все еще не понимала, как это вдруг вышло, что ей так и не пришлось говорить ему все то, к чему она готовилась.

Тогда, в первую минуту, когда он так долго смотрел на нее, положив ей на плечи руки, ей почудилось, что он что-то знает. Но потом, когда он сказал «пойдемте», она уже была уверена, что он ничего не знает, потому что невозможно, чтобы знал и сразу же не спросил.

Но, оказывается, возможно. Оказывается, знал и не спросил, а пошел сначала искать своего лейтенанта.

– Ваша жена погибла как героиня, – вдруг неожиданно для себя сказала Таня.

Он посмотрел на нее и вздохнул. Может быть, подумал, что она сейчас начнет что-то врать и прибавлять от себя, чтоб ему было легче. Вздохнул и сказал: