Онлайн книга «Последнее лето»
|
Аня сказала, что не считала. Тогда он протянул через стол свою длинную руку, погладил ее по голове и сказал: «Сама не считала, так мы когда-нибудь сочтем. Думаешь, только те военные, у кого погоны на плечах? Нет. Военные – это все те, у кого война на плечах». Сказал так, словно чувствовал себя в чем-то виноватым перед ней. У нее даже слезы брызнули. А отец генерала все сидел и молчал. Как и вчера, оглядывал комнату: что в ней есть? А может, просто скучал оттого, что разговор не с ним, а с Аней. Потом сказал: «Поживу у вас три дня и поеду». И стал расспрашивать, как добираться до той большой московской толкучки на станции Салтыковка, о которой ему говорили в Рязани. Оказывается, они еще зимой боровка закололи, и он привез оставшееся сало. Хочет это сало продать, а мануфактуры купить. «Ну привез и привез! Ну и продай и купи, а зачем об этом при генерале? – с осуждением думал Евстигнеев. – Подожди, пока на войну уедет. Останешься с Аней, объяснит тебе, как в эту Салтыковку проехать…» Он невзлюбил отца генерала заранее, еще не видя его, потому что из-за этой поездки пришлось на два дня и одну ночь оставлять Аню. А дни и ночи были и так считанные; теперь до конца войны никто ничего не добавит. Сначала он не давал воли своей неприязни; даже пристыдил себя, когда, приехав в Туму, узнал, что у стариков все дочери вдовые, а трое внуков – сироты. Но когда утром старик вдруг отказался ехать, неприязнь к нему вспыхнула в Евстигнееве с новой силой. Если сразу не поехал, значит, не так уж стремился к сыну. Выходило, что можно было за ним и не ездить, пропуск по почте послать. Когда явился вчера на ночь глядя, тоже радости было мало. Хотя ничем не показали этого с Аней и говорили с ним, сколько ему захотелось, и помыться приготовили, и ждали, пока помоется, и на свою постель положили… Сделали все, как нужно было сделать, из уважения. Но себя, конечно, пожалели. Своих последних часов. А тут еще с утра завел про боровка и мануфактуру… Генерал промолчал, но Евстигнееву показалось, что и ему это не понравилось. Даже на минуту стало жалко генерала, что у него такой отец. Завтрак закончили раньше, чем было назначено. Генерал встал из-за стола и сказал девочке: – Пойдем на двор, поглядим мою машину. – Я ее уже видела, – сказала девочка. Но генерал объяснил: – У меня еще другая есть, большая, которой ты не видела. И, взяв отца под локоть, тоже потянул за собой: – Пойдем с нами, дадим людям проститься. – И мы с вами, – застеснялась Аня, но генерал остановил ее. – Мы пойдем, походим, поговорим там, а вы не спешите, прощайтесь, сколько потребуется. Можем и в десять пятнадцать выехать. На дворе сухо, в дороге нагоним. И ушел на улицу вместе со своим отцом и девочкой, оставив им с Аней еще эти последние пятнадцать минут, на которые уже не надеялись. Наверное, заранее так решил. «Да, в чем другом, а в этом он добрый оказался», – подумал Евстигнеев о Серпилине, вспомнив заплаканные глаза Ани и ее самый последний вопрос: «А может, все-таки оставит тебя…» Вспомнил, затормозил машину перед шлагбаумом на переезде и, повернувшись, посмотрел на Серпилина. Серпилин, оказывается, уже не спал – проснулся при остановке и сам смотрел на Евстигнеева. И когда их глаза встретились, Евстигнеев снова подумал то, что не раз говорил Ане: «Не оставит у себя». В этом он и не добрый и не злой, а просто сделает, как решил. И, значит, надо проситься или в штаб полка, или на батальон, и чем скорее попросишься, тем больше сохранит к тебе уважения. – Ну что, родственник, – улыбнулся Серпилин. – О чем думал, пока я спал? – О себе, о своем рапорте, товарищ командующий. – Если о рапорте, значит, не о себе, а обо мне. В таком деле, чем самому приказывать, все же легче на рапорте написать «согласен». Спасибо. Сколько проехали, пока спал? – Поворот на Людиново проехали. Скоро направо поворот на Спас-Деменск. До Рославля еще девяносто пять километров. Это станция Ерши. Старуха в черной железнодорожной шинели открыла шлагбаум. – Пока по графику, – сказал Серпилин. – День серый. При солнце земля все же веселей смотрела бы. И, поглядев на небо, сразу за переездом отвернулся от Евстигнеева и замолчал. Сейчас, по дороге на фронт, у него было такое чувство, словно одна жизнь, не успев начаться, кончилась, а другая, не успев кончиться, опять началась. И эта прежняя жизнь, ненадолго прерванная всем тем, что было с ним в Москве, снова напоминала о себе: что она и есть та единственная жизнь, которой он будет теперь жить до конца войны. Варшавское шоссе было для него дорогой воспоминаний. Все, мимо чего сегодня ехали до Юхнова и за Юхновом, было так или иначе памятно по зиме сорок первого и сорок второго годов. Проехали Подольск, где шили для его дивизии маскхалаты… Проехали Кресты, где в последние дни немецкого наступления на Москву он принимал дивизию… Проехали станцию Воскресенская, которую он брал на третий день наступления; она так и оставалась с тех пор в руинах… Проехали Юхнов, во взятии которого он тоже участвовал, и за Юхновом тот поворот налево, к райцентру Грачи, до которых дошла его дивизия и по его плану, глубоким обходом, почти без потерь взяла эти Грачи. Но с опозданием и не так, как вначале приказали; и за то, что не тогда и не так, его сняли с дивизии, хотя те, кто снимал, понимали, что он прав. Сейчас бы за это не сняли. Возможно, наоборот; за умелый маневр благодарность в приказе получил бы. А тогда сняли. На том повороте к Грачам даже хотел на минуту задержаться, но не стал. Много воды утекло с зимы сорок второго… Серпилин услышал, как сзади, на сиденье, зашевелился и крякнул спросонок водитель, и, не поворачиваясь, спросил: – Как, Гудков, выспались? Евстигнееву было приказано сменить водителя, чтобы тот отдохнул перед последним, самым тяжелым участком пути. – Выспался, товарищ командующий, – подавив зевок, сказал Гудков. – Прикажете сменить старшего лейтенанта? – Пока не надо – после Рославля смените. Отдыхайте. Если хотите курить, курите, пока не за баранкой. – Есть закурить, товарищ генерал! – весело отозвался Гудков. Он хорошо знал, что, сколько бы часов подряд ни ехать за баранкой с Серпилиным, нет никакой надежды не только закурить, но и рот открыть: с водителем, когда он за рулем, генерал – ни слова. За исключением команды, где и куда свернуть. – Не имел случая вас спросить, – сказал Серпилин, – как провели время в Москве? С родными виделись? У Гудкова под Москвой, в Мытищах, жила старшая сестра. |