Онлайн книга «Бремя страстей человеческих»
|
– Читайте эту книгу ради стиля, а не ради содержания, – сказал Хейуорд. Он восторгался музыкой ораторианцев [16] и высказывал остроумные догадки о связи между набожностью и ладаном. Уикс слушал его с ледяной улыбкой. – Вы думаете, если Джон-Генри Ньюмен хорошо писал по-английски, а кардинал Мэннинг обладал представительной внешностью, это доказывает правоту католической религии? – спросил он. Хейуорд намекнул, что вопросы веры стоили ему немало душевных мук. Целый год он блуждал в беспросветном мраке. Проведя рукой по своим светлым вьющимся волосам, он заявил, что даже за пятьсот фунтов стерлингов не согласился бы снова пережить такую моральную пытку. К счастью, он наконец обрел покой. – Но во что же вы верите? – спросил Филип, которого никогда не удовлетворяли туманные намеки. – Я верю в Здоровье, Пользу и Красоту, – с важным видом изрек Хейуорд; его крупное, ладное тело и гордо посаженная голова выглядели очень картинно. – Так вы и определили бы вашу религию во время переписи? – мягко осведомился Уикс. – Ненавижу точные определения: они так безобразно прямолинейны. Если хотите, я могу сказать, что моя религия – это религия герцога Веллингтона и мистера Гладстона. – Но это же и есть англиканская церковь, – вставил Филип. – О мудрый юноша! – возразил Хейуорд с улыбкой, заставившей Филипа покраснеть: тот почувствовал, что сказал пошлость, выразив обыденными словами сложную метафору собеседника. – Да, я принадлежу к англиканской церкви. Но я люблю золото и шелка, в которые облачен католический священник, меня привлекают обет безбрачия, исповедальня и чистилище; в таинственном полумраке итальянского собора, пропитанном ладаном, я всей душой верю в таинство пресуществления. В Венеции я видел одну рыбачку – она босиком вошла в церковь и упала на колени перед мадонной; бросив корзину с рыбой, она стала молиться; да, вот это была подлинная вера, и я молился и верил вместе с этой женщиной. Но я верю также и в Афродиту, и в Аполлона, и в великого бога Пана. У Хейуорда был бархатный голос; он говорил, выбирая слова и словно скандируя. Он бы говорил еще, но Уикс откупорил вторую бутылку пива. – Выпейте лучше, – сказал он. Хейуорд обратился к Филипу с тем слегка снисходительным жестом, который производил неотразимое впечатление на юношу. – Теперь вы удовлетворены? – спросил он. Сбитый с толку, Филип признал, что он удовлетворен. – Жаль, что вы не добавили сюда немножечко буддизма, – сказал Уикс. – Сам я, сознаюсь, испытываю некую склонность к Магомету; обидно, что вы его обошли. Хейуорд рассмеялся; в тот вечер он был настроен благодушно, отзвук округлых фраз все еще приятно отдавался у него в ушах. Он опорожнил свои стакан. – Я и не ожидал, что вы меня поймете, – ответил он. – Вы с вашим холодным американским рассудком можете меня только осудить. Вы ведь бредите Эмерсоном и тому подобное. Но что такое осуждение? Это чисто разрушительное начало; разрушать может каждый, но не каждый может созидать. Вы, дорогой мой, педант. Созидание – вот что важнее всего, а я – созидатель, я – поэт. Уикс глядел на Хейуорда как будто серьезно, но глаза его весело смеялись. – Не обижайтесь, но мне кажется, что вы чуть-чуть опьянели. – Самую малость, – бодро ответил Хейуорд. – Далеко не достаточно для того, чтобы вы могли победить меня в споре. Но, послушайте, я раскрыл вам свое сердце; теперь скажите, в чем ваша вера. Уикс склонил голову набок, словно воробей на жердочке. – Я раздумываю об этом уже много лет. Кажется, я – унитарий [17] . – Но ведь они же сектанты, – сказал Филип. Он так и не понял, почему оба они расхохотались – Хейуорд раскатисто, а Уикс, потешно пофыркивая. – А в Англии сектантов не считают джентльменами? – спросил Уикс. – Что же, если вы спросите моего мнения, они и в самом деле не джентльмены, – сердито ответил Филип. Он терпеть не мог, когда над ним смеялись, а они засмеялись снова. – А вы мне объясните, пожалуйста, что такое джентльмен, – спросил Уикс. – Ну, как вам сказать… кто же этого не знает? – Ну, вот вы – джентльмен? На этот счет у Филипа никогда не было сомнений, но он знал, что о себе так говорить не полагается. – Если кто-нибудь сам называет себя джентльменом, можно держать пари, что он им никогда не был, – возразил он. – А я джентльмен? Правдивость мешала Филипу прямо ответить на этот вопрос, но он был от природы вежлив. – Вы совсем другое дело, – сказал он. – Вы же американец. – Значит, мы пришли к выводу, что джентльменами могут быть только англичане? – совершенно серьезно произнес Уикс. Филип не стал возражать. – А вы не можете мне назвать еще какие-нибудь отличительные признаки джентльмена? – спросил Уикс. Филип покраснел, но, все больше сердясь, уже не думал о том, что выставляет себя на посмешище. – Могу назвать их сколько угодно. – «Нужно три поколения, чтобы создать одного джентльмена», – говорил его дядя; это было его любимой поговоркой, так же как и «не суйся с суконным рылом в калашный ряд». – Во-первых, для этого надо быть сыном джентльмена, затем надо окончить одно из закрытых учебных заведений, а потом Оксфорд или Кембридж… – Эдинбургский университет, верно, не подойдет? – ввернул Уикс. – И еще для этого надо говорить по-английски, как джентльмен, и одеваться как следует, и уметь отличать джентльмена от не-джентльмена… Чем дальше Филип говорил, тем менее убедительным все это казалось ему самому, но ничего не поделаешь: именно это он и подразумевал под словом «джентльмен», да и все, кого он знал, подразумевали под этим словом то же самое. – Теперь мне ясно, что я не джентльмен, – сказал Уикс. – Непонятно, почему же вы так удивились, что я сектант. – Я плохо себе представляю, что такое унитарий, – сказал Филип. Уикс по привычке снова склонил голову набок: казалось, он вот-вот зачирикает. – Унитарий совсем не верит в то, во что верят другие, зато он горячо верит неизвестно во что. – Зачем вы надо мной смеетесь? – спросил Филип. – Мне в самом деле хотелось бы знать, что такое унитарий. – Дорогой друг, я вовсе над вами не смеюсь. Я пришел к этому определению после долгих лет упорного труда и напряженных, мучительных раздумий. |