Онлайн книга «Богам – божье, людям – людское»
|
Красава коротко простонала и принялась вырываться, Мишка выпустил ее руки, схватил за плечи и как следует встряхнул. – Глаза-то открой! Все уже, все! Никто тебя больше не обидит, ну-ка, посмотри на меня. Красава послушалась, открыла глаза, которые тут же начали наполняться слезами. – Мишаня, она меня… – Продолжение фразы утонуло в рыданиях. Тут все было в порядке, раз слезы, значит, отпустило. Мишка поднял голову и глянул на Юльку и Савву. Пацан лежал неподвижно, видимо в обмороке, а Юлька, что-то зло шипя сквозь зубы, по одному разгибала пальцы Саввы, сомкнутые на ее поясе. – Ну что, Перуница [8] , великую победу одержала? С детишками справилась! Слава тебе, дева грозная! Ликом прекрасная, богоподобная, В прах всех врагов повергающая Мощной десницей божественной! Блеск твоих крыльев серебряных, Взор твоих глаз, что как яхонты, Смертью грозят недостойному, В трепет ввергают несмелого… – Трепач! – Юлька зло зыркнула в сторону Мишки и снова опустила глаза к поясу. – Скоморохом тебе быть! Но возжигают они Пламя отваги у воинов, Но поселяют они Сладкую муку любовную В сердце того, кто с достоинством Имя несет мужа честного… – Балаболка! – Юлька наконец освободилась и поднялась на ноги. Стоя над телом поверженным, Славу поешь ты делам его: Подвигам, битвам, свершениям. Душу приняв мужа честного, Ты по пути яснозвездному В Ирий пресветлый… – Да заткнись же ты, аспид! Ты хоть знаешь, что тут было? – И знать не хочу! Перед тобой двое больных лежат. Ты лекарка или коза на выпасе? – Эта мочалка… Это было серьезно! Юлька не отреагировала на, казалось бы, неотразимый прием – призыв к исполнению лекарских обязанностей. Хочешь не хочешь, пришлось применять недетские средства: – Даже и не знал, что ты так хороша, когда сердишься! Прямо глаз не отвести! – Трепач… – Вне всякого сомнения Юлька слышала подобное в свой адрес впервые в жизни. – И что в тебе девки находят? Морда шпаренная, руки-крюки, язык, что помело… – Правда твоя, Юленька: неказист… но твоей-то красоты нам на двоих хватит, даже еще и останется! – Да ну тебя! – Нет, правда, Юль! Недаром же мне про Перуницу вспомнилось! – Вот еще… выдумал… Юлька вырвала руку и чересчур суетливо склонилась над Саввой, приподняла ему голову, оттянула веко. – В лазарет его! Надо присмотреть, когда в себя приходить начнет, – не глядя на Мишку, сухим деловым тоном распорядилась лекарка. – Голос-то вернулся, но… всякое может быть. – Сейчас, Юль… только мне двоих не утащить. Ничего, сейчас организуем! «А вы-то чего засуетились, сэр?» – Погоди, Юль, а с Красавой что? – Ничего. Поревет-поревет и успокоится. Впредь наука – с лекарками не вздорить! Мишка сунул в рот пальцы и вполсилы, чтобы не будоражить весь гарнизон крепости, высвистал сигнал «ко мне». Почти сразу из-за угла вышел наставник Прокопий – не старый еще мужик, бывший ратник, перешедший в обозники после потери правой руки. – Чего это тут у вас? – недоуменно спросил Прокопий, обводя взглядом «поле битвы». – Михайла, это ты звал? – Я, дядька Прокоп. Видишь: двое болезных у нас – мне одному не утащить. Возьми Савву, отнеси, куда лекарка покажет. – Угу. – Прокопий одной рукой подхватил Савву с земли и, осторожно придерживая крюком, заменявшим ему кисть правой руки, взвалил на плечо. – Показывай, девонька, куда нести. Конечно, хорошо было бы выяснить, что тут произошло, из-за чего сцепились Юлька с Красавой и как Красава оказалась запертой в собачьей клетке, но Мишка, еще из ТОЙ жизни, вынес железное правило: ни при каких обстоятельствах не встревать в женские разборки (неважно, девичьи или бабьи). Столь же неукоснительно он следовал и другому правилу: никогда не обсуждать одну женщину в разговоре с другой. Здесь, правда, были не женщины, а девчонки, но девчонки ох какие непростые. Сработало и третье правило – удивить, значит, победить. Юлька ожидала от него чего угодно, только не комплиментов, да и не знала она, что это такое. Мишка вдруг почувствовал, что краснеет. Ощущение было такое, словно обманул маленького ребенка. В сущности, Юлька была абсолютно беспомощна против примененного Мишкой метода, и хотя он не сказал ей ни слова неправды, но почувствовал себя исключительно погано – говорил-то он искренне, но, если бы не необходимость, произносить это вслух ему бы и в голову не пришло. «М-да-с, досточтимый сэр, сколь бы юным ни было нынешнее вместилище вашего сознания, а годы есть годы! Где юношеский трепет, где «обильные страстные речи» и прочие благоглупости, лезущие наружу помимо воли? Где, наконец, позвольте вас спросить, «взгляды, так жадно, так робко ловимые»? Рассудочность, расчет, взгляд стороннего наблюдателя… А Юлька-то вспоминать будет каждое слово, повторять про себя, думать всякое девичье… Стыдно-то как!» Мишка поднял на руки Красаву, отметив между делом, что левая рука хоть еще и побаливает, но работает нормально, и понес ее к дому Алексея. Плач Красавы постепенно затих, перейдя в редкие всхлипывания. Нинеина внучка обхватила Мишку за шею и неожиданно поведала: – Мишаня, ты не думай… я с Саввой все время была потому, что бабуля так велела. А Юльку я от тебя все равно отважу… это только сегодня у меня так вышло. «Так это они из-за меня поцапались? Одной девяти еще нет, другой тринадцати. Блин, совсем девки с ума посходили!» – Тебе Юльку не одолеть. Она уже сейчас сильна, а через год-полтора с ней даже твоя бабуля справиться не сможет. Не лезь на рожон. – Но ты же на ней не женишься? – А ты где-нибудь замужних ведуний видела? – Нет. – Вот и я… нет… * * * «Морда шпаренная, руки-крюки, язык, что помело…» С первым и третьим пунктом не поспоришь, а руки-то тут при чем?» Когда с лица сняли повязку, Мишка свистнул у баб полированное серебряное блюдо и, забравшись в уголок, где его никто не мог увидеть, долго рассматривал свое отражение. Увиденное, откровенно говоря, не радовало. На краю левой надбровной дуги красовалась вмятина, как будто не лучиной ткнули, а рубанули топором, кожа на левом краю лба и виске натянутая, тонкая и блестящая, вся в разводах от ожога. Левая бровь заметно короче правой и постоянно вздернута, что придает лицу не то насмешливое, не то издевательское выражение. Волосы еще не отросли, и на виду торчит изуродованное ухо. На левой щеке метка, оставшаяся после того, как Анька-младшая лупила младшего брата граблями. Плюс возрастные «удовольствия»: вся рожа в прыщах, на щеках цыплячий пух, под носом нечто, претендующее на звание усов, а губы еще детские – пухленькие. |