Онлайн книга «Вдоль по лезвию слов»
– Кажется, Скороход нервно курит где-то в сторонке, – говорит Ёрл. – И михайловские – тоже, – поддакивает Даник. Среди разбитых чашек – ещё одна книга. Это «Илиада». Издание – Санкт-Петербург, 1829. Первое русское издание «Илиады». По-моему, это очень дорогая книга. Я боюсь до неё дотрагиваться. Ёрл что-то восторженно говорит Данику. Майя рассматривает стены. На них – рамы с полуистлевшими картинами. Я иду вдоль стола. Во главе стоит стул с высокой спинкой – точно трон. И снова книга. Один из томов собрания сочинений Пушкина, 1936 год. Передо мной – проём. Может, тут когда-то и была дверь, но теперь её нет. Я в следующем помещении. Оно чуть поменьше, из него ведёт ряд проходов. В одном из них на единственной петле болтается дверь. Деревянная, с резьбой. Фонарик высвечивает в темноте детали. Данила фотографирует. Наверное, стол, книги, картины. Может, что-то ещё. Мне на плечо ложится рука. Я резко оборачиваюсь: никого нет. Отпрыгиваю назад, сердце колотится, как паровой молот. Это Майя. Она смеётся. – Нельзя же так, – говорю я укоризненно. Она приближается своё лицо к моему так, что мне достаточно чуть податься вперёд, чтобы её поцеловать. – Можно, – шепчет она и со смехом отстраняется. Я немного разочарован, но это неважно. Важно то, что вокруг нас. Я захожу в один из проходов. Довольно длинный коридор с рядами дверей по бокам. Кое-где двери ещё есть, кое-где они валяются на усыпанном бетонным крошевом полу. Свечу фонариком в одну из комнат. Тут кто-то жил. Остов железной кровати, сломанная тумбочка, платяной шкаф с истлевшей одеждой. На тумбочке – снова книга. И ещё книги – на полке. Издания конца девятнадцатого – начала двадцатого века. Я люблю книги – и Майя тоже. У Ёрла нет на них времени: весь свой досуг он посвящает лошадям. У него три лошади и небольшой участок земли где-то под Москвой. Даник прочёл в жизни три книги – первую, вторую и синюю, но это не мешает ему быть умным и приятным собеседником. Всё, что он знает, взято из Интернета. Следующая комната: кровать, стол, томик стихов. Обложки нет. Первая страница покрыта пылью. Аккуратно сдуваю пыль. Просматривается: «Я конквистадор в панцире железном, Я весело преследую звезду…» Николай Степанович, 1905 год. Странные книги. Странное собрание. Почему они тут? Что это за место? Почему его не исследуют? Что здесь кроется?.. Данила бегает по комнатам и фотографирует. Ёрл находит серебряную ложку и говорит: – По-моему, тут можно немножко подзаработать. – Его бандана покрыта пылью. Я выхожу из комнаты, и тут появляется Майя. – Пойдём, – говорит она. Мы идём, рука об руку, в одну из дверей, проходим по коридору, минуем большое помещение, потом ещё одно, потом спускаемся по лестнице. Я едва успеваю крутить головой по сторонам. На стенах – всё те же рамы с истлевшими картинами. Обломки мебели. Мусор на полу. Майя останавливается. Это склеп. Могильник. В стене – ящики. Не маленькие, не для кремационных урн – а большие ячейки, как в морге, только каменные, тяжёлые. – Читай, – говорит она. «Зеров Николай Константинович. 1890–1951». Мне ничего это не говорит. «Орешин Пётр Васильевич. 1887–1948». Не знаю. «Корнилов Борис Петрович. 1907–1949». Что-то слышал, но не могу вспомнить. – Кто все эти люди? – Читай дальше, – говорит Майя. Я смотрю на неё. Она отворачивается от фонарика. Неожиданно я понимаю, что на её глазах – слёзы. Настоящие. И обидел её не я. Она плачет из-за того, что прочла на этих надгробиях. Я продолжаю читать. «Ауслендер Сергей Абрамович. 1886–1942». «Мицишвили Николоз Иосифович. 1894–1953». Сходные даты рождения. Сходные даты смерти. Все они умерли тут, в бункере. И в этот момент меня бьёт током. По-настоящему – хотя никакого тока тут нет. Я ещё раз читаю надпись на следующем саркофаге. А потом – ещё раз. И ещё. Потому что не могу понять. И поверить. – Прочитай это вслух, – говорит Майя. И я читаю. – Николай Степанович Гумилёв. 1886–1948. Я могу не знать, кем были похороненные в других могилах. Эти имена мне ничего не говорят. Но я твёрдо знаю, что Гумилёва расстреляли в один из дней с третьего по двадцать четвёртое августа тысяча девятьсот двадцать первого года. Где он похоронен – неизвестно. Может, в Бернгардовке, может, в Лисьем Носу. Но факт его смерти в двадцать первом – неопровержим. Он до последних минут хранил то самое спокойствие, с которым водил в атаку конных улан или стрелял львов. Он попросил Анну Энгельгардт, свою вторую жену, прислать ему в тюрьму Гомера и Евангелие. Когда ему предлагали бежать из Петербурга, он спрашивал: «Зачем мне куда-то бежать?» Он заявлял о своих монархических воззрениях матросам Балтфлота. 1948 год. – И ещё вот. – Майя показывает мне ещё одну могилу. «Бабель Исаак Эммануилович. 1894–1952». – Они умирали здесь, – говорит Майя. Я отнимаю двадцать один от сорока восьми. Потом сорок от пятидесяти двух. Гумилёв провёл тут двадцать семь лет своей жизни. Бабель – двенадцать. Они жили здесь – все эти казнённые в двадцатых, тридцатых, сороковых писатели и поэты, философы и драматурги, лучшие умы России. Они сидели взаперти, дышали переработанным воздухом и создавали новые произведения, о которых никто не знает. – А где учёные? – спрашиваю я. – Наверное, в другом бункере, – говорит Майя. Глупый вопрос. Появляется Данила. – Сними это, – говорю я. – Каждую могилу по отдельности. – У меня батарея садится… – говорит Данила. – У тебя есть запасная. – Ага, – вздыхает он. Ему уже надоело снимать. – Это – надо, Данила. – Это склеп? – Нет, – говорю я. – Это пантеон. * * * Мы выползаем со станции глубокой ночью. Данила заснял всё. Каждую комнату, каждую могилу, чуть ли не каждую книгу. Мы нашли рассыпающиеся в труху рукописи. Бесценные рукописи. Стихи Гумилёва, которые не слышал никто и никогда. Прозу Бабеля и Пильняка. Пьесы, критические заметки, дневники. Очевидно, их снабжали сведениями о внешнем мире – книгами, даже фильмами, судя по ржавому кинопроектору в одной из комнат. Чем закончилась эта история? Я не знаю. Со смертью Сталина тех, кто остался в живых, наверное, выпустили из бункера, и они были вынуждены всю жизнь молчать. А может, не выжил никто. Может, их просто вывели в ночь в том самом марте пятьдесят третьего и расстреляли. |