Книга Манускрипт всевластия, страница 85 – Дебора Харкнесс

— Я должна его слушаться, потому что он — вожак стаи?

— А ты кого вожаком считаешь — уж не себя ли? — фыркнула Изабо.

Я не считала вожаком ни себя, ни ее. Она повиновалась Мэтью во всем. И Маркус тоже, и Мириам, и все прочие вампиры из Бодли. Даже Доменико в конце концов отступил.

— Так принято в стае де Клермонов?

Изабо, сверкая зелеными глазами, кивнула.

— Послушание необходимо для твоей же — и общей — безопасности. Это тебе не игрушки.

— Ясно, Изабо, ясно, — нетерпеливо бросила я.

— Ничего тебе не ясно. И не будет ясно, пока тебе не покажут этого на примере, как сегодня с охотой. Для тебя это всего лишь слова. Ты вспомнишь их, лишь когда заплатишь за собственное упрямство жизнью — своей или чужой, все равно.

До замка мы больше не разговаривали. Марта вышла из кухни навстречу нам. Я ужаснулась при виде цыпленка в ее руках, она — при виде пятнышек крови на обшлагах Изабо.

— Она должна знать, — прошипела та.

Марта, выбранив ее по-окситански, сказала мне:

— Пойдем со мной, девочка. Я покажу тебе, как завариваю свой чай.

Теперь уже Изабо пришла в бешенство. В кухне Марта приготовила мне что-то попить и дала тарелку слегка зачерствевшего орехового печенья. О цыпленке не могло быть и речи.

Добрых несколько часов мы с ней разбирали сухие травы и учили, как что называется. К середине дня я стала различать их с закрытыми глазами — как по виду, так и по запаху.

— Петрушка, — перечисляла я. — Имбирь. Пиретрум. Розмарин. Шалфей. Семена дикой моркови. Полынь. Мята болотная. Дягиль. Рута. Пижма. Корень можжевельника.

— Еще раз, — потребовала Марта, вручая мне пустые муслиновые мешочки.

Я разложила их на столе, развязала тесемки и снова назвала все травы по очереди.

— Хорошо. Теперь бери мешочек и клади в него по щепотке от каждой.

— Почему бы просто не смешать их и не наполнить мешочки? — Я взяла щепоть мяты, морща нос от ее сильного запаха.

— А вдруг что пропустим. В каждом мешочке должны лежать все двенадцать трав.

— Разве что-то зависит от одного семечка? — Я зажала двумя пальцами крошечное семя дикой морковки.

— По щепотке от каждой, — решительно повторила Марта.

Ее вампирские пальцы уверенно раскладывали травы и завязывали тесемки. Когда мы закончили, она использовала для заварки мешочек, который я наполняла сама.

— Восхитительно, — произнесла я, смакуя собственноручно приготовленный чай.

— Возьми его с собой в Оксфорд, пей по чашке в день — и будешь здорова. — Марта стала укладывать мешочки в жестяную коробку. — А когда весь запас выйдет, приготовишь себе новый чай.

— Не обязательно отдавать мне все, Марта.

— По чашечке в день. За Марту. Договорились?

— Договорились. — Это было самое меньшее, что я могла сделать для своей единственной союзницы в этом доме, которая к тому же готовила мне еду.

Я поднялась в кабинет, включила свой ноутбук, перенесла его вместе с рукописью на письменный стол Мэтью. Руки после верховой езды ломило, и я надеялась, что там мне будет удобнее, чем за своим столом у окна. Кожаный стул, рассчитанный на вампирский рост, был мне слишком высок, ноги не доставали до пола, но работа за столом Мэтью как-то приближала меня к нему.

Пока компьютер загружался, я заметила на верхней полке темный предмет. При беглом взгляде он сливался с книжными корешками и деревом — я разглядела его только теперь, заняв место хозяина.

Не книга — деревянный брусочек. Восьмигранный, с вырезанными на каждой стенке окошечками. Черный, весь в трещинах, покоробившийся от возраста.

Детская игрушка, с болью в сердце поняла я.

Мэтью сделал ее для Люка, когда еще не был вампиром и строил церковь в деревне. Теперь она лежит там, где ее никто не заметит, а он сам видит каждый раз, усаживаясь за стол.

Когда он был рядом, мне легко верилось, что в мире нас только двое. Ни угрозы Доменико, ни охота Изабо не поколебали моего убеждения, что наши отношения не касаются никого, кроме его и меня.

Но эта деревянная башенка, любовно сделанная в незапамятно древние времена, разом покончила с моими иллюзиями. Мы должны думать о детях, живых и мертвых. О семьях, в том числе и моей, где генеалогия запутана, а предрассудки укоренялись веками. Сара и Эм до сих пор не ведают, что я полюбила вампира — пора им сказать.

Изабо в гостиной ставила цветы в высокую вазу на бесценном бюро эпохи Людовика XIV. Можно было не сомневаться, что весь здешний антиквариат обладает самой убедительной родословной.

— Изабо, — нерешительно начала я, — есть здесь телефон, по которому я могу позвонить?

— Он сам позвонит, когда захочет поговорить, — сказала она, пристраивая стебель с листьями среди белых и золотистых роз.

— Я не Мэтью собираюсь звонить. Своей тете.

— Ведьме, которая звонила вчера? Как ее там…

— Сара, — нахмурилась я.

— И живет она с женщиной — другой ведьмой, верно?

— Да, с Эмили. Ты видишь в этом проблему?

— Нет. — Изабо бросила на меня взгляд поверх вазы. — Они обе ведьмы, это главное.

— И любят друг друга.

— Хорошее имя — Сара, — задумчиво произнесла Изабо. — Ты ведь знаешь эту легенду?

Я помотала головой. Быстрота, с которой она меняла темы, ошарашивала почти так же, как смена настроений у ее сына.

— Сара означает «госпожа», но когда библейская Сара забеременела, Бог дал ей имя Сарра — «госпожа множеств, владычица».

— Тетушке и одного «р» вполне хватит. — Может, Изабо наконец скажет мне, где телефон?

— Эмилия тоже хорошее имя. Сильное, римское. — Она подрезала стебель розы своим острым ногтем.

— А что оно означает? — Хорошо, что у меня так мало родственников.

— «Трудолюбивая». А Ребекка, как звали твою мать, значит «узы», «оковы». — Изабо разглядывала свою композицию со всех сторон. — Странное имя для ведьмы.

— А твое как перевести? — Мое терпение истощалось.

— Меня не всегда так звали. Изабо, «обещанная Богом» — это выбор Филиппа. — Она помедлила и сказала: — Мое полное имя — Женевьева Мелисанда Элен Изабо Од де Клермон.

— Красиво. — За каждым из этих имен скрывалась своя история.

— Имена нужно давать со смыслом, — слегка улыбнулась она.

— У Мэтью тоже много имен? — Я взяла из корзины белую розу и подала ей.

Поблагодарив, Изабо ответила:

— Да, конечно. Мы давали по нескольку имен всем своим детям. То, под которым он к нам пришел, сохранилось за ним — христианство тогда было новой религией, и Филипп счел для нашего сына полезным называться в честь евангелиста Матфея.