Книга Манускрипт всевластия, страница 87 – Дебора Харкнесс

Часы пробили половину. В Оксфорде уже стемнело.

А, к черту. Я опять сняла трубку и набрала его номер.

— Диана? — Тревога в голосе.

— Ты меня узнал или французский номер? — засмеялась я.

— Стало быть, все хорошо. — Тревога сменилась облегчением.

— Да. Твоя мамочка развлекает меня что есть сил.

— Этого я и боялся. Что она тебе наплела?

Я решила пока не вдаваться в детали.

— Чистую правду. Что ее сын являет собой адскую комбинацию Ланселота и супермена.

— Похоже на Изабо, — подтвердил он с намеком на смех. — Отрадно видеть, что с ней не произошло ничего необратимого от ночевки под одним кровом с ведьмой.

Расстояние, бесспорно, помогало мне привирать в разговоре с ним, но не мешало вызывать в памяти его квартиру при колледже Всех Святых. Мэтью что-то читает, сидя на моррисовском стуле. Лицо у него при электрическом свете как отшлифованный жемчуг, между бровями сосредоточенная морщинка.

— А что ты пьешь? — Единственное, что оказалось не под силу моему воображению.

— С каких это пор ты интересуешься винами? — искренне удивился он.

— С тех самых, как для меня открылась эта обширная область знания. — «С тех самых, как узнала, что ими интересуешься ты, дуралей!»

— Сегодня пью испанское, «Вега Сицилия».

— Сколько ему?

— Урожай 1964 года.

— Совсем крошка, да?

— Младенец, — весело подтвердил Мэтью. Я и без шестого чувства знала, что он улыбается.

— Как у тебя прошел день?

— Отлично. Мы усилили безопасность, хотя взлом и не удался. Наши компьютеры тоже пытались взломать, но Мириам уверяет, что ее систему не расколет ни один хакер.

— Когда домой собираешься? — вырвалось у меня. Молчание затягивалось, но я внушала себе, что это связь барахлит.

— Не знаю, — суховато ответил он. — Вернусь, как только смогу.

— С мамой не хочешь поговорить? Я ее позову.

— Не надо. Скажи ей только, что в лаборатории и в доме все цело.

Мы распрощались. Грудь стеснило так, что трудно было дышать. Встав и оглянувшись, я увидела в дверях Изабо.

— Мэтью звонил. Говорит, лаборатория и усадьба не пострадали. Я что-то устала, Изабо, и есть мне не хочется — пойду лягу, пожалуй. — Было около восьми — вполне допустимое время для раннего отхода ко сну.

— Да, конечно. — Изабо, мерцая глазами, отошла в сторону. — Спокойной ночи, Диана.

Пока я говорила по телефону, Марта принесла в кабинет чай с сандвичами и воду. Дров в камине должно было хватить до утра, свечи лучились золотым светом. В спальне, я знала, тоже тепло и светло, но спать мне пока не хотелось. «Аврора» ждала меня на столе Мэтью. Стараясь не смотреть на мерцающие доспехи, я села, включила старомодную настольную лампу.

«Скажи мне кончину мою и число дней моих, какое оно, дабы я знал, какой век мой. Вот, Ты дал мне дни, как пяди, и век мой, как ничто пред Тобою». [47]

Это вновь напомнило мне о Мэтью.

Поняв, что на алхимии сосредоточиться не смогу, я решила составить список вопросов по уже прочитанному тексту — для этого не требовалось ничего, кроме бумаги и ручки.

Стол черного дерева походил на своего хозяина цветом, массивностью и серьезностью. По обе стороны — тумбы с ящиками на круглых ножках, вокруг столешницы — резной орнамент с листьями аканта, тюльпанами, свитками и геометрическими фигурами. Не то что мое катастрофическое рабочее место в Оксфорде, загроможденное бумагами, книгами и недопитыми чашками: наверху только эдвардианский бювар, разрезной нож в виде меча и лампа. Такая же причудливо-гармоничная смесь старины и современности, как сам Мэтью.

И никаких канцелярских принадлежностей. Потянув за круглую медную шишечку, я открыла правый верхний ящик стола. Все там было разложено в строгом порядке: отдельно ручки «Монблан», отдельно карандаши, отдельно скрепки согласно размерам. Я выбрала себе ручку и попробовала открыть прочие ящики, но все они оказались заперты. Под скрепками ключа не было — я для пущей уверенности их высыпала на стол.

Обнаружив в бюваре бледно-зеленый промокательный лист, я решила обойтись им. Подвинула ноутбук и, конечно, смахнула ручку.

Она закатилась под тумбу. Я просунула туда руку, нашла ее и увидела под столешницей еще один ящик.

Как я ни нажимала на детали орнамента, открыть его не смогла. В этом весь Мэтью — держать самое необходимое в ящике, который нельзя открыть. В отместку я изрисую всю его промокашку.

Я проставила на бумаге цифру 1 и замерла.

Ящик не открывается потому, что он потайной.

Я знала, что у Мэтью есть от меня секреты. Мы были знакомы чуть больше месяца, и я отдавала себе отчет, что даже самые близкие отношения не гарантируют полной искренности, но эти его тайны все равно меня раздражали. Он огородился ими, как крепостными стенами, чтобы не подпускать к себе никого — то есть меня.

Мне всего-то и было нужно, что лист бумаги. Мэтью тоже рылся в моих вещах, разыскивая «Ашмол-782», а мы тогда едва познакомились. А потом бросил меня здесь одну.

Моя совесть была неспокойна, но обида помогла утихомирить ее.

Я снова принялась нажимать на все выпуклости орнамента с переднего края — без всякого толку. Может, удастся вытащить ящик ножом для бумаги? Историк во мне, учитывая возраст стола, вопил по этому поводу куда громче, чем совесть. Неэтичное поведение и вторжение в личную жизнь Мэтью еще можно как-то извинить, но порча старинной мебели?

Я снова залезла под стол. Там было слишком темно, чтобы как следует разглядеть днище ящика, но мои пальцы нащупали в дереве что-то круглое и холодное с крестообразной насечкой, вроде головки болта или шляпки гвоздя. Длиннорукий вампир мог достать этот кружок, не вставая со стула.

Я нажала на него, и над головой что-то щелкнуло.

Выдвинувшийся ящик, не глубже четырех дюймов, был выстлан черным бархатом. В трех его углублениях лежало по одной бронзовой медали или монете.

На самой большой, диаметром около четырех дюймов, было изображено какое-то здание. Четыре ступени вели к двери между двумя колоннами, на пороге стояла фигура в саване. Четкие линии местами замазаны черным воском, по краю слова: «militie Lazari a Bethania».

Рыцари Лазаря Вифанийского.

Держась за ящик, я упала на стул.

Это не монеты и не медали. Это печати — такими скрепляли сделки и обеспечивали сохранность писем. Капали на бумагу воском, прижимали печать, а внутри могло быть что угодно: приказ отойти с поля битвы или объявление о продаже имения.