Онлайн книга «Доктор Данилов в реанимации, поликлинике и Склифе»
|
Погудинский умер, а его жертва выжила – пролежала трое суток в реанимации, откуда ее перевели долечиваться во второе нейрохирургическое отделение. Данилову о трагедии рассказал Агейкин. Утром, при сдаче дежурства. – Что тут вчера творилось – ты не представляешь! Настоящие мавританские страсти... Под конец рассказа в смотровую вошел Марк Карлович. – Нет либидо без мортидо1, – заметил он. – Мороз по коже, честное слово. Я с Погудинским был знаком шапочно, но и предположить не мог, что он способен на такое. Мне он всегда казался совершенно адекватным... – Берн2 писал, что ребенок в гневе способен кусать материнскую грудь до крови, – блеснул эрудицией Данилов, в студенческие годы увлекавшийся психоанализом. – В этом случае для удовлетворения мортидо используется тот же объект, что и для удовлетворения либидо, подобно тому, как мужчина убивает любимую женщину. А гнев бывает вызван обидой или лишением любви. 1 Мортидо – психоаналитический термин, означающий влечение к смерти. Зигмунд Фрейд писал: «Мы... пришли к необходимости различать два вида инстинктов: те, которые стремятся привести живые существа к смерти, и другие, сексуальные инстинкты, которые вечно стремятся к обновлению жизни и достигают этого». – Прим. автора. 2 Эрик Леннард Берн, настоящее имя: Леонард Бернштейн (1910–1970 гг.) – американский психолог и психиатр. – Интересуетесь психоанализом? – уважительно поднял брови Марк Карлович. – В прошлом, – ответил Данилов. – Но кое-что помню. Правда, сейчас уже сомневаюсь, что все в жизни можно списать на либидо и мортидо. Слишком уж просто тогда получается... – А что такое «сложное», Владимир Александрович? Всего лишь совокупность случаев простого, не более... – Мы на пятиминутку идем или нет? – напомнил Агейкин. – Идем, конечно, – спохватился Марк Карлович. Пока шли, он успел сказать Данилову: – А знаете ли вы, что Берна на самом деле звали Леонардом Бернштейном? Он был тезкой... – Главного дирижера Нью-Йоркского филармонического оркестра, – улыбнулся Данилов. – Обожаю «Вестсайдскую историю»! Какой драйв! Какая экспрессия! – Мне тоже нравится. – Данилов подумал о том, что история Ромео и Джульетты, имей она продолжение, вполне могла бы превратиться в фарс или в уже не романтическую, а брутальную трагедию. Полюбила бы Джульетта другого (что вполне возможно, ей же было всего четырнадцать лет), Ромео вознегодовал и... Нет, представить его бьющим Джульетту о стену Данилов все равно не мог. А вот кинжалом заколоть – это пожалуйста... – Нет, все-таки служебные романы никогда до добра не доводят! – Медсестра Таня сменила имидж – коротко подстриглась и перекрасилась из ослепительной блондинки в огненную шатенку. – На работе надо думать о работе... При этом Таня так стреляла глазами в Данилова, приглашая дать оценку (разумеется, положительную) изменениям в ее внешности, что не было никаких сомнений – пожелай он, и служебный роман между ними разгорится немедленно. Ну, может, не прямо вот сейчас, но ближе к ночи – точно. Данилову вспомнился один из соседей по родному Карачарову, который однажды посмотрел на него взглядом все знающего и все понимающего человека и сказал: – Бабы все гадают, почему ты не женишься... «Бабы», они же – ДОДС, добровольное общество дворовых сплетниц, сидели вместе с соседом на лавочке. – А я говорю, зачем ему жениться, когда на работе полным-полно медсестер? – продолжил сосед. – Выбирай каждую ночь новую! Верно? – Неверно, – ответил Данилов. – Во-первых, потому что у меня на работе не медсестры, а фельдшеры... – Ну это дела не меняет... – Во-вторых, ночами мы работаем, а в-третьих, не стоит жить стереотипами. Сосед закончил восемь классов, всю жизнь занимался неквалифицированным физическим трудом, самообразованием себя не утруждал и поэтому насчет стереотипов ничего не понял. – Не стоит думать, что все врачи живут с медсестрами, – пояснил Данилов. – А еще мы не пьем неразбавленный спирт и не нарезаем колбасу тем же скальпелем, которым вскрываем трупы. Может, кто-то так и поступает, но не все. А не женюсь я потому, что не хочу. Как захочу – сразу женюсь! – Да я так... ляпнул, не подумав, – смутился сосед. – Не серчай... Но, кажется, так до конца и не поверил Данилову. На этот раз Таня развивала свою мысль: – Вот работай они в разных местах – и ничего бы такого не случилось! Расстались бы, и все. С кем не бывает... – Не скажи, – возразила Людмила Григорьевна, протиравшая влажной тряпкой мебель в смотровой. – Что, он не мог к ней домой приехать и там такое сотворить? – Захотел бы – смог, но может, и не захотел бы. – Не понимаю я тебя, Тань. Мысль твою не улавливаю. Ясный пень – не захотел, так и не сделал бы... – А вот Владимир Александрович меня понял! – Таня наградила Данилова совершенно незаслуженной улыбкой. – Нет, – признался Данилов. – По-моему, «служебность» романа в этой трагедии никакой роли не играет. – Играет! «Какие же вы все непонятливые», – высветилось на мгновение в Танином взгляде. – Ведь не исключено, что Погудинский дошел до ручки только потому, что над ним смеялась половина Склифа... – сказала она. – Что-то не припомню такого, чтобы над ним, как ты выражаешься, пол-Склифа смеялась, – возразила Людмила Григорьевна. – Чего тут смешного? Над чужим горем грешно смеяться. Вот когда доцент Матанин зимой по двору в одних трусах бегал – над ним смеялись. Потому что смешно было. – Закалялся? – предположил Данилов. – Какое там! Новый год отмечал на работе, жарко ему стало, вот и решил освежиться. Я тут за полжизни своей чего только не навидалась... В смотровой Людмила Григорьевна закончила уборку и переместилась в коридор. – Вам так больше идет, – сказал Данилов, глядя на Таню. В конце концов, если ты можешь одной фразой сделать человеку приятное, то сделай это. Твори добро, и воздастся тебе... – Спасибо, Владимир Александрович, – совсем по-девичьи зарделась Таня. – Это меня мой стилист уговорил. Сказал: «Пока молода – экспериментируй с внешностью». Я и решилась. Правда, хорошо получилось? – Просто замечательно, – ответил Данилов, думая о том, что подобно тому, как не осталось почти уже обычных институтов – все академии да университеты, так и исчезают парикмахеры, превращаясь в стилистов, визажистов и профессионалов «мэйк-апа». Матушка, царствие ей небесное, предсказывала, что и школ не будет – все станут лицеями и гимназиями, но школы пока вроде как держатся, не сдают позиции, хотя и предметы в них появляются непривычные. Например, граждановедение. Не сразу и поймешь, что это такое. Хорошо еще «граждановодством» не обозвали. Вот смеху было бы. |