Онлайн книга «Невероятные будни доктора Данилова: от интерна до акушера»
|
Бондарь пустил на всю мочь холодную воду и сунул под нее голову, орошая все вокруг брызгами. — Извини, Виктор, нога подвернулась на ровном месте, — сказал ему в спину Данилов и уселся на свое место с пустой чашкой в руках. Чая ему не хотелось. Напился уже — хватит. — Сильно обожглись, Виктор Георгиевич? — Сорокин подошел к Бондарю, но тот, в сердцах, оттолкнул его. — Упал однажды Винни-Пух с дерева, — начал Данилов. — Пятачок подбегает к нему и спрашивает участливо: «Винни, Винни, тебе больно?» А тот ему отвечает: «Уйди, свинья, хреново мне!» Засмеялся один Эдик. — Что тут происходит?! — на вопль прибежали Казначеева и Лжедмитрий. — Виктор Георгиевич, голову надо мыть дома! — строго сказал Лжедмитрий. — И по возможности молча… Бондарь никак не отреагировал на его слова. Фыркая и брызгаясь, он продолжал держать голову под спасительной струей воды, вертя ею в разные стороны. — Виктор Георгиевич пострадал по моей оплошности, — пояснил Данилов. — Я случайно опрокинул на него свой чай. Досадная оплошность… По глазам Борьки Сорокина Лжедмитрий понял, что у того есть своя версия событий. — Чай сам по себе не опрокидывается! — строгость в голосе старшего врача все прибавлялась. — Вы ошибаетесь, — возразил Данилов. — Если желаете — можете убедиться на личном опыте. Сядьте сюда, на место доктора Бондаря, и я вам покажу, как все было… — Спасибо, я воздержусь от экспериментов. — Как знаете, — Данилов не стал настаивать. Бондарь, наконец, закончил свои водно-спасательные процедуры и принялся осторожно промокать голову не первой свежести полотенцем, висевшим у раковины. — Так, посмотрим! — Казначеева с высоты своего роста оглядела ошпаренную голову и тут же поставила диагноз: — Гиперемия без волдырей, ожог первой степени. Легко отделались, Виктор Георгиевич, могло бы быть и хуже… Пойдемте ко мне в кабинет, башку вашу мазью полечим. Виктор Георгиевич зло сверкнул глазами в сторону стола, за которым сидел Данилов, и покинул кухню вслед за старшим фельдшером. Тут же неслышно и незаметно, словно джинн из арабской сказки, исчез Сорокин. Лжедмитрий остался. К тому времени сладости были съедены, чай и кофе допиты. Народ, пользуясь тем, что раковина освободилась, принялся по очереди мыть свою посуду и расходиться. Неписаное правило — на «скорой» посудомоек и официанток нет. Каждый сам моет и убирает за собой. Данилов остался сидеть за столом, делясь с Эдиком тонкостями лечения мерцательной аритмии при синдроме Вольфа-Паркинсона-Уайта. На подошедшего старшего врача он демонстративно не обращал внимания. Лжедмитрий потоптался около стола, принюхиваясь к воздуху, якобы случайно позволил ручке выпасть из кармана, чтобы получить повод заглянуть под стол, после чего сказал: — Поосторожней надо быть, Владимир Александрович… — Приму к сведению, Дмитрий Александрович, — пообещал Данилов и предложил: — Объяснительную по поводу инцидента написать? — Не делайте из меня идиота! — вспылил Лжедмитрий и поспешил уйти. — Ваши родители и без моего участия неплохо справились со своей задачей! — громко нахамил вслед ему Данилов (старший врач никак не отреагировал) и поморщился от боли, раскаленным гвоздем пронзившей ему виски. — Что такое? — заволновался Эдик. — Ничего, — ответил Данилов. — Башка трещит. Это у меня привычное состояние. Последствия чээмтэ. — Я в курсе… — Кто успел рассказать? — вскинулся Данилов. — Колитесь, сударь! — Слухами земля полнится, — улыбнулся Эдик. — Сейчас уже и не вспомню кто. — Молодец! — одобрил Данилов. — Информаторов выдавать нельзя. Кстати, ты уже получил форму? — Да, еще до конференции. Два комплекта. Даже померить успел. Все путем! Теперь никакого нарушения формы! — Прекрасно. Значит, тебя на подстанции ничего не задерживает? — Нет. — Есть предложение перенести наше общение в пространство, не скованное производственными условностями. Я знаю тут неподалеку, на Ташкентском одно кафе… Кафе держал тбилисский армянин по имени Вазген, друг детства доктора Саркисяна. Однажды при совместном посещении заведения Саркисян познакомил Данилова с Вазгеном. — Вова — наш человек, — серьезно сказал Саркисян, представляя Данилова. — Армянин! — обрадовался Вазген, горячо потряс руку Данилова и разразился длинной тирадой на армянском. — Нет, — покачал головой Саркисян. — Вова не армянин. Просто — хороший человек и хороший врач. — Хороший врач в наше время на вес золота! — Вазген еще усерднее потряс даниловскую руку. — Рад знакомству! — Теперь у тебя два знакомых хороших врача, — констатировал Саркисян. — Это здорово! — А второй кто? — Вазген наконец-то выпустил руку Данилова. — Как — кто? Я!!! — Ай, бичо?! Ты?! — деланно удивился Вазген. — Можно подумать, я забыл, как ты у меня в школе все контрольные списывал?! Приятели шутливо пререкались весь вечер. На прощанье Вазген, к тому времени не очень твердо державшийся на ногах, пригласил Данилова заглядывать в кафе по-свойски. Данилов не преминул воспользоваться приглашением и вскоре стал завсегдатаем. Особенно он любил после трудного дежурства побаловать себя тарелкой наваристого хаша — супа из говяжьих копыт с требухой… — Я — за, Владимир Александрович! — обрадовался Эдик. — Как говорится — только штаны подтяну! — Пошли, — Данилов встал из-за стола. — И прекрати называть меня на «вы» и по имени-отчеству! Просил же уже… — Да как-то неудобно. Вы старше… — Неудобно напоминать человеку о его возрасте, — Данилов шутливо погрозил Эдику пальцем. — Привыкай. Или же я тоже перейду на «вы» и буду называть тебя Эдуардом Сергеевичем. Получится полный… марлезонский балет. На выходе с подстанции им повстречался Федулаев. — Наслышан от Могилы о твоих подвигах, — сказал он Данилову. — Он говорит, что Витьку теперь голову брить не придется. — Наш долг — помогать ближнему! — Данилов вспомнил выражение физиономии ошпаренного Бондаря и не смог сдержать улыбки. — Но бритва ему еще пригодится. Я его все-таки чаем облил, а не кислотой. — Пожалел, значит? — усмехнулся Федулаев, на дух не переносивший Бондаря. — Кислоты под рукой не оказалось, — ответил Данилов. — Счастливого дежурства! — Счастливо отдыхать! — отозвался Федулаев, потрясая в воздухе сжатым кулаком. Данилов и Старчинский вышли на улицу. Эдик посмотрел на солнце, подвешенное в чистом, без единого облачка, небе и блаженно сощурил глаза: |