Онлайн книга «Моя мужская правда»
— Боже праведный! — ахнул Шпильфогель. — Она ехала с Уокером. Врезалась головой в ветровое стекло. Умерла мгновенно. Помните, я рассказывал, как она в Италии выхватывала руль у меня из рук? А вы еще не верили! Мол, не может быть, чтобы она намеренно хотела разбить машину. И вот видите. Господи, в каком бешенстве была тогда Морин! Разъяренная тигрица. Это случилось по дороге из Сорренто, не забыли? А теперь она добилась-таки своего. Но на этот раз не я оказался рядом. — Вы говорите так, словно знаете все подробности, — удивился Шпильфогель. — Я всего лишь предполагаю. Но она мертва. Если меня, конечно, не обманули. — Зачем же вас обманывать? — Не знаю. Но все так нелепо! Трудно поверить. Впрочем, как и в то, что было раньше. — Да уж, непредсказуемая женщина. Смерть под стать жизни. — И тихони порой умирают самым непредсказуемым образом. А иной сорвиголова тихо завершает век в старческой постели. Вам не кажется, что гибель Морин — очередная уловка? — Уловка? Чего ради? — Ради алиментов. Я, стало быть, расслаблюсь, утрачу бдительность, и тут… — Ну, не думаю. А вот расслабиться вам действительно не мешало бы. — В самом деле: ведь я теперь ото всего свободен! — Я этого не говорил. Но расслабиться пора. Потом я позвонил брату. Сьюзен, так и не сняв пальто, сидела на стуле, плотно прислонившись к спинке, руки на коленях ладошками вниз. Паинька в детском саду. Ее поза почему-то тревожила меня, но наплыв событий не позволял анализировать мимолетные ощущения. Но все-таки: почему она не сняла пальто? — Моррис? — Он. — Морин умерла. — Вот и славно, — ответил брат. По-твоему, славно? А по-моему… Как бы там ни было, я теперь ото всего свободен! Следующий звонок — в справочную службу Элмайры, узнать телефон тещи. Бывшей. — Миссис Чарльз Джонсон? — Точно. — Это Питер Тернопол. Боюсь, у меня печальная новость. Морин умерла. Погибла в автокатастрофе. — Чего-нибудь такого следовало ожидать. Вечно ей не сиделось на месте. Когда это случилось? — Сегодня ранним утром. — Много народу разбилось? — Погибла только Морин. — А вы-то кто? — Питер Тернопол. Я был ее мужем. — Которым? Номер раз, номер два, три, четыре, пять? — Третьим. Их три всего и было. — А у меня был всего один. Хорошо сделали, что позвонили, мистер Тернопол. — А как с похоронами? Но она уже повесила трубку. Теперь — мои родители. Отца так потрясла новость, словно речь шла о потере близкого ему человека. «Господи, бедная малышка!» — только и произнес он. Мама подключилась к разговору по другому аппарату. — Ты-то, мальчик, как? — Я в порядке. Более или менее. — Когда похороны? — поинтересовался отец; практическая жилка взяла верх над потрясением. — Ты хотел бы, чтобы мы были? — Еще не думал об этом. Кажется, она как-то говорила о кремации… Нет, не помню. — Может быть, он и сам не пойдет, — сказала мама, обращаясь к отцу. — Ты что, не пойдешь на похороны? — поразился отец. Я так и видел, как он приложил свободную от телефонной трубки руку к виску, словно мучаясь головной болью. — Папа, я еще ничего не решил. Не волнуйся. Все образуется само собой. — Само собой ничто не образовывается. Послушай меня, ты должен там быть. Надень черный костюм. Так надо. — Это его дело, — вмешалась мать. — Он не слушал меня, когда женился, и что вышло? Пусть хотя бы похороны пройдут по-человечески! — Он говорит, — вновь подала голос мама, — что она хотела бы кремации. Урну предадут земле? — Или развеют прах. Не знаю, не знаю. Я новичок в таких делах. — Вот и послушай меня, — продолжил свою партию отец, — ты во всем новичок. А мне уже семьдесят два, и я — нет. Ты должен пойти, и пусть никто не скажет, что Питер Тернопол — пишер [154] . — Они все равно скажут, папа, за ними не заржавеет. — Но они не смогут сказать, что тебя не было. Послушай, Питер, будь так любезен. Я прожил жизнь. Не варись в собственном соку. Ты стал умнее всех в четыре с половиной года, когда пошел в детсад, чтобы завоевать мир. Четыре с половиной, а выставлял себя президентом — «Дженерал Моторе», как минимум. А помнишь, что было однажды во время грозы? Как раз тогда, в твои четыре с половиной… — Папа, не сейчас. — Расскажи ему, — обратился он к матери, — пусть подумает, умно ли поступает вот уже битых тридцать лет! — Правда, не сейчас, — присоединилась ко мне мама. Но он уже завелся. Я узнал (не в первый раз), сколь огорчительно мое пренебрежение к традициям нашей семьи: трудолюбию, стойкости и трезвому взгляду на вещи. Мне попеняли на то, что подростком, помогая по субботам в магазине, я все делал наперекосяк и не прислушивался к здравым советам. Помнишь? Помню. «Нет, не так, — говорил отец в кладовой, подавая коробки с носками мне, стоящему на шаткой стремянке, — не так, Пеппи, ты сам себе мешаешь. Смотри! Понял теперь, как надо? Всегда все делай правильно. Если делаешь неправильно, лучше вообще не делай, сынок». О, мудрые уроки азов предпринимательства, зачем я не прислушался к вам! Почему торговля товарами для мужчин не стала фундаментом твоего мироощущения? Почему, Пеппи? Почему твоя любознательность не распространилась на туфли «Флэг Бразерс»? Неужели подтяжки «Хикок» и галстучные булавки «Свэнк» менее интересны, чем Флобер и Достоевский? — Была страшная гроза, — продолжал отец, — гром и ливень, все как полагается, а тебе пришло время возвращаться домой из детского сада. Четыре с половиной года. Ты строго-настрого запретил заходить за собой. Даже Джоан. «Я сам». Сам, сам, сам — главное твое слово. Помнишь, а? — Нет. — Так слушай. Мама взяла детский дождевик и резиновые сапожки и все-таки отправилась в садик. Иначе промокнешь и опять заболеешь — дождь же! Помнишь, как ты ее встретил? Наверное, заплакал от унижения. — Нет, не помню. — Ты посмотрел сквозь нее. Как будто ее нет и никогда не бывало. — Неужели? — Представь себе, именно так. Ты посмотрел сквозь нее и сказал: «Уходи». Прогнал. Даже кепку не дал на себя надеть. Четыре с половиной года! Шел сам по себе под дождем, а мама спешила следом с дождевиком и сапожками. Сам, сам, сам. Достаточно взрослый для самостоятельных решений и действий. И вот вам результат. Хоть раз в жизни прислушайся к нашему мнению, Пеппи! |