Книга Блаженные, страница 31 – Джоанн Харрис

Лемерль перехватил мой взгляд.

— Не волнуйся, — сухо сказал он. — Девочка в надежных руках.

— Где ее держат?

— Доверься мне!

Я промолчала. Мои глаза подмечали перемены в дочкиной внешности; что ни открытие, то боль в сердце. Щечки опали, румянец исчез, из-под уродливого чепца выбиваются потускневшие волосы. Где платьице, которое Флер носила в монастыре? Сейчас на ней чужое, из колючей темно-коричневой шерсти. Но страшнее всего взгляд: так смотрят сироты.

— Чего ты добиваешься? — спросила я Лемерля.

— Уже объяснял. Твоего молчания и твоей верности.

— Ладно, ладно, обещаю! — Я сорвалась на крик, но остановиться не могла. — Вчера же еще пообещала!

— Вчера ты обещала несерьезно. Сегодня — другое дело.

— Хочу с ней поговорить! Хочу забрать ее с собой!

— Боюсь, не получится. По крайней мере, сегодня. Я должен убедиться, что ты не сбежишь со своей девочкой.

Глаза мои, верно, метали молнии, потому что Лемерль с улыбкой добавил:

— Еще один важный момент: в крайнем случае, ну, если меня постигнет несчастье, эти люди пойдут на крайние меры. На самые крайние и решительные.

С огромным трудом я подавила ненависть.

— Тогда позволь хоть поговорить с ней. Одну минуточку! Ну пожалуйста, Ги!

Такой суровости я от Лемерля не ждала. Он сразу предупредил: одно неверное или подозрительное действие, и свиданий с Флер я лишусь. Пришлось согласиться. Медленно, сдерживая нетерпение, я пробиралась к рыбацкой телеге. Женщина справа от меня попросила пятьдесят барабулек, женщина слева обменивалась рецептами с рыбачкой, сзади напирали другие покупатели — всех их я едва видела, слышала и чувствовала. Флер! Доченька посмотрела на меня и сперва точно не узнала. Наконец ее личико оживилось.

— Тш-ш-ш! — зашипела я. — Ничего не говори!

Флер явно удивилась, но, к моему облегчению, кивнула.

— Послушай, у нас мало времени, — шептала я дальше.

Точно в подтверждение моих слов рыбачка подозрительно глянула на меня, а потом вернулась к барабульке. Я мысленно вознесла благодарственную молитву женщине, решившей купить столько рыбы.

— Ты принесла Мушку? — спросила Флер тоненьким жалобным голоском. — Ты заберешь меня?

— Не сегодня.

Личико Флер посерело от огорчения. В очередной раз я едва сдержалась, чтобы не сжать ее в объятиях.

— Флер, где тебя держат? В доме? В повозке? На ферме?

Флер покосилась на рыбачку.

— В домике. С детьми и собаками.

— Тебя везли по гати?

— Извините!

Меж нами втиснулась толстуха и потянулась за свертком с рыбой. Я отступила, налетев на стоящих сзади, и услышала недовольный возглас:

— Пошевеливайся, сестричка! Мне семью кормить надо!

— Флер, ты живешь на материке? За гатью?

Флер кивнула из-за толстухиной спины, потом бешено замотала головой. Меж нами вклинился кто-то еще, и я снова потеряла дочь из вида.

— Флер! — Я чуть не разрыдалась от досады. Впереди толстуха, сзади напирает толпа, а недовольный отец голодного семейства принялся громко распекать бездельников, задерживающих очередь. — Солнышко, тебя везли через гать?

Сейчас, сейчас она ответит! Флер отчаянно старалась выговорить или вспомнить нужное слово. Сейчас она даст мне зацепку, и я догадаюсь, где ее держат. Может, доченька не понимает слово «гать»? Может, ее перевезли через пролив на лодке?

Толстая любительница барабульки обернулась, и я поняла, что шанс выяснить правду упущен. Толстуха улыбнулась и показала мне корзину, которую держала красными ручищами.

— Думаешь, хватит нам на ужин?

Господи, это же Антуана!

Нелегка была обратная дорога! Теперь вместо картошки я несла рыбу, которая на солнце воняла все мерзче, а ведь ее обложили водорослями, чтобы не испортилась. Да еще корзина получилась тяжелой. Я тащила ее за спиной — вонючая вода сочилась на плечи, пропитывала волосы и рясу. Зато у Антуаны настроение исправилось, она без умолку трещала о том, что видела и слышала на рынке, пересказывала сплетни и новости. Коробейник с материка привез весть о групповом самосожжении в угоду святой Кристине Чудесной. В Анже повесили женщину, вырядившуюся в мужское платье. Рыбак из Ле-Девэна якобы поймал рыбину со второй головой вместо хвоста, а это, как известно, к большой беде. О Флер Антуана умолчала, и за это я была ей очень благодарна. Она ведь видела мою доченьку. Господи, пусть Антуана держит язык за зубами!

Возвращались мы по прибрежной тропе. Этот путь длиннее, но его избрал Лемерль: верхом-то пара лишних лье не крюк. В счастливые времена я любила гулять этой тропкой мимо гати. Сегодня, с тяжеленной корзиной за спиной, брести по зыбучему песку было совсем не в радость. Лемерль же, наоборот, с явным удовольствием любовался морем и задавал бесконечные вопросы о приливах, отливах и переправе на материк, на которые я не обращала внимания, зато Антуана отвечала подробно и обстоятельно.

Когда добрались до монастыря, уже вечерело. Я едва не ослепла от яркого солнца, едва не умерла от усталости и мерзкого запаха. Корзину я бросила на кухне. Какое облегчение! Теперь скорее во двор, к колодцу, а то от жары в висках стучит и в горле пересохло. Я уже собралась зачерпнуть воды, но за спиной закричали. Альфонсина!

Видно, она полностью оправилась от вчерашнего приступа: глаза блестели, щеки так и пылали.

— Ради Бога, не касайся воды! — на бегу вопила она. — Неужели ты ничего не знаешь?

Я аж растерялась. Красящие таблетки Лемерля и его наущения совершенно вылетели из головы. Куда ни гляну, вижу личико дочери, оно отпечаталось в глазах, как солнце, на которое слишком долго смотрели.

— Колодец, Господи, помилуй, колодец! Сестра Томазина вышла за водой для супа, а в колодце кровь! Мать Изабелла запретила к нему приближаться.

— Кровь? — тупо повторила я, огорошенная воплями Альфонсины.

— Это знамение, — пояснила та. — Господь карает нас за то, что похоронили мать Марию на картофельном поле.

Я едва не улыбнулась, на миг забыв об усталости.

— Наверное, там слой ржавого песка, — предположила я. — Ну, или красной глины.

Альфонсина надменно покачала головой.

— Другого я от тебя и не ждала, — процедила она. — Всему ищешь причину, точно и в дьявола не веришь!

Альфонсина-то, конечно, верила в происки дьявола. И мать Изабелла верила, да настолько, что велела отцу Коломбину освятить колодец, а если понадобится, и весь монастырь. Альфонсина заявила, что накануне почувствовала в себе скверну и покой обрела, лишь когда отец Коломбин осмотрел ее со всем тщанием и следов скверны не нашел. От такого заявления у сестры Маргариты начались судороги в левой ноге — новый духовник пообещал исцелить и ее. «Еще немного, и монастырь в дурдом превратится», — с опаской подумала я.