Книга Запасной инстинкт, страница 24 – Татьяна Устинова

– Да я и не отказываюсь, – пробормотал Троепольский.

Бедный Федя.

– Вы должны помочь нам с похоронами и со всеми… траурными мероприятиями. По-хорошему вы должны были бы все это взять на себя. Разве нет? Милиция наконец разрешила забрать тело.

– Наверное, да, – согласился Троепольский.

– Тогда, может быть, вы подъедете, и мы все обсудим? Да, и в морг надо позвонить, договориться насчет тела и насчет забора.

– Какого забора? – тускло спросил Троепольский. Жить ему не хотелось.

– Когда забирать, – с некоторым недоумением ответила Федина сестрица, – когда забирать тело. Значит, насчет забора и еще насчет…

В трубке вдруг послышался какой-то посторонний звук, как будто удар, и отдаленный вскрик: “Мама!” Троепольский выпрямился в кресле.

– Галина? – позвал он осторожно.

– Да-да, но я больше не могу говорить, вы мне перезвоните, или нет, вы мне не перезванивайте, а я лучше сама!..

– Мама!!

– Галина, что происходит?

В трубке захрипело и будто покатилось, Троепольский оглянулся на Полину, но она не слышала возни и криков.

– Галина, что там у вас происходит?!

– Это не Галина, – вдруг сказали ему в ухо. – Меня зовут Лера. Я племянница Федора Грекова. Вы кто?

– Арсений Троепольский.

– Вы-то мне и нужны, – жестко сказала племянница. – Вы можете со мной увидеться?

– Когда?

– Прямо сейчас. Приезжайте в кофейню на Пушкинскую. Забыла, как она называется, то ли “Кафе Тун”, то ли “Кафе Бин”. С правой стороны от метро. Знаете?

– Не знаю, но найду.

– Тогда приезжайте.

– Постойте, – крикнул Троепольский. – Как я вас узнаю?

– Это просто, – холодно сказала племянница. – Я очень красивая.

* * *

Григорий Сизов смотрел в разверстые недра своего монитора и думал. У него только так и получалось думать – глядя в компьютер. Думать отдельно от компьютера он никак не мог, как все люди, которые проводят за ним очень много времени.

Жизнь встала на дыбы так неожиданно и так безнадежно, что Сизов, привыкший к тому, что он – свободный, образованный, в меру богатый, ничем особенно не озабоченный, – никак не мог с ней справиться.

Пришла пора брать ответственность на себя, а ему не хотелось ничего такого брать. Как-то и в сорок два года ему удавалось оставаться милым, избалованным, славным, чуточку эгоистичным мальчиком “с прошлым”. Это самое прошлое было таинственным и недоступным, а будущее он заказывал себе сам, как ему хотелось, и это было просто и приятно.

В минувшую субботу первый раз в жизни он крепко поссорился с партнером.

Вообще у них было замечательное партнерство – они никогда не ссорились, не делили деньги, не дышали друг другу в спины. Они предоставили Троепольскому возможность делать все, что ему заблагорассудится, в обмен на известную свободу и еще на то, что он не нагружал их глупыми административными вопросами, вроде подбора персонала или поиска нового офиса, когда старый становился маловат, а на памяти Сизова он становился маловат уже трижды.

В субботу Федор Греков без предупреждения явился к нему домой. Когда Сизов открыл, тот отшвырнул дверь, чуть не стукнув хозяина по носу, обежал все комнаты с видом мужа, который ищет дорогую супругу в объятиях полюбовника, даже в ванную заглянул, и там что-то с грохотом обрушилось.

– Федь, ты чего? – лениво спросил Сизов из коридора. Федя все еще шуровал в ванной. – Постирать приехал?

И откусил от яблока, которое держал в руке.

Он прекрасно знал – для чего тот приехал. Он все знал, и чувствовал себя погано, и яблоко кусал от того, что ситуация была дурацкая, – в такие Сизов не попадал никогда.

Федя показался из ванной, вид у него был свирепый и одновременно как будто смущенный.

Он не нашел ничего, что подтверждало бы его подозрения, – еще бы! – и чувствовал себя дураком. Еще он не знал, как именно нужно ссориться, потому что раньше они не ссорились.

Так они стояли и молчали – Сизов с яблоком, старательно прикидывающийся равнодушным, и Федя, похожий на большую несчастную гориллу.

– Ты вот что, – сказал Федя через некоторое время, – ты брось все это, Гриня. Еще не хватает!

Сизов знал, что ни за что не “бросит”. Впервые в жизни он столкнулся со сложностями такого рода и давно отступил бы, если бы было куда отступать. Отступать Сизову было некуда, да и не хотелось.

– Федь, – начал он, рассматривая яблоко со всех сторон, словно это была бог весть какая интересная штука, – тебе не кажется, что ты вмешиваешься не в свое дело?

– Да не кажется мне, твою мать!..

– А мне кажется.

– Это, блин, – с напором выговорил Федя, – именно мое дело!

– Не твое!

Федя покачал из стороны в сторону дверь ванной, словно никак не мог решить, закрыть ее или оставить открытой.

– Я Троепольскому скажу, – вдруг пригрозил он.

– И что?!

– И он тебя выгонит.

– Федь, ты несешь ерунду.

– Он тебя выгонит! – заорал Федя. – А я еще добавлю! Как ты себя ведешь, твою мать?! Ты что, не знаешь, что дальше будет?!

– А что будет дальше?

То ли тон – насмешливо уверенный, который Сизов виртуозно умел применять, – а может, то, что он еще раз откусил от яблока и стал жевать, совершенно вывело Федю из себя. Он замычал, кинулся головой вперед и схватил Сизова за горло.

– Ты… ты сволочь последняя, Гриня, – в лицо ему выпалил он и приналег на его слабое горло.

Сизову стало нечем дышать, стены поехали, столкнулись и обрушились ему на голову.

– Ты бы… поостерегся, Гриня! А то рука у меня тяжелая, могу ненароком и повредить что-нибудь.

– Отпусти, – прохрипел Сизов. – Отпусти меня!..

Перед глазами все плыло, и что-то лиловое и колышущееся занимало все больше места в голове, и тогда Федя отпустил его.

Чтобы не упасть, Сизов схватился за стену, оперся, и воздух рвал ему горло, которое сильно саднило, и раздирал легкие и, попадая в голову, разбухал там, и лопался где-то на уровне висков.

Сизов разлепил глаза – прямо перед ним маячила Федина физиономия, ставшая еще более несчастной.