Книга Закон обратного волшебства, страница 72 – Татьяна Устинова

— Алло, — сказал из телефона «частный номер» приглушенным голосом Ильи Решетникова" — ты где?.

— Я здесь. — Она рывком сунула трубку обратно к уху и замерла, стискивая сумку.

— Наталья, выходи. Ну что за ерунда, а? — спросил он жалобно. — Я за тобой гоняюсь, как идиот, а на самом деле я не идиот, хоть, может, и произвожу такое впечатление.

— Как… выходить? Куда выходить?

— Да на дорогу выходи! — сказал он нетерпеливо. — Попроси водилу остановиться, и выходи.

— Зачем?

— Затем, что я хочу с тобой поговорить. Очень сильно хочу. Поговорить, в смысле.

— А ты… где?

— На звезде, — произнес он раздраженно. — Я еду рядом с твоей маршруткой, блин. Я тебя вижу. Ты сидишь за какой-то газетой.

Наталья моментально уронила сумку, неловко приподнялась и уставилась в окно. Сосед с газетой двинул локтем, так что чуть не заехал ей в глаз. Ничего не было видно, только непроглядная мокрая гадкая темень, кое-где размытая мутным светом желтых фонарей. Какие-то машины и впрямь ехали мимо, и их было довольно много. Дурацкая газета ей мешала, и она смяла ее рукой.

— Послушайте, женщина, что вы делаете?!

— Ты что…едешь за мной?

— Давай ты выйдешь, и мы поговорим уже, а?

— Я не могу, — неизвестно зачем пропищала она в смятении, — я домой еду.

— Да ну тебя на фиг! — сказал он и пропал из трубки.

— Женщина, вы чего? Ненормальная, да?! Чего вы хватаете?!

— Извините, пожалуйста.

— Извиняться будешь в суде. Хватает она! Я читаю, а она!..

Маршрутка вдруг резко затормозила, так что граждане повалились вперед, а потом назад, и странный старичок проснулся, и сосед выронил свою газету.

— С ума сошел, твою мать?.. — заорал водитель. — Вчера, что ль, права купил, твою мать?! Ездить сначала научись, мать, мать, мать!..

— Молодой человек, здесь дети!

— Да что вы напираете, вы не напирайте!

— Держитесь, держитесь, я вам не клумба!..

— Да что ж ты, гад, делаешь?! — надрывался водитель. — Сволочи!.. Раз у них «мерины», значит, им можно все, да? А я твой «мерин» в гробу видал!

— Мужик, мужик, ты на дорогу смотри! Смотри на дорогу, не дрова везешь-то!

Маршрутка еще раз затормозила, вильнула и, съехав на обочину, еще некоторое время потряслась по кочкам, а потом встала.

— Ну, я тебе щас! Ну, блин, щас я тебе покажу, как подрезать на темной дороге! Козлина, блин!..

Граждане пассажиры привстали со своих мест, чтобы во всех подробностях рассмотреть, как водитель будет показывать «козлине», что именно следует, а чего не следует делать на темной дороге.

Все жаждали хлеба и зрелищ.

Прежде всего зрелищ.

Водитель наотмашь распахнул дверь — моментально потянуло сыростью и запахом автомобильной дороги, — выпрыгнул и в свете фар перебежал к обочине. Граждане пассажиры присобрались и поднапряглись.

Что там происходило на обочине, так и осталось неясным, потому что заняло всего три секунды. Потом с лязгом отъехала дверь маршрутки, сидящие близко подались назад, как в комедии положений, и молодой, наголо бритый мужик всунулся в салон почти по пояс.

Наталья стянула с головы шапку и прижала ее к груди, как последнее богатство бедной девушки.

— Здрасти, поприветствовал мужик собравшихся. — Наташ, ну чего? Выходи давай.

Черная иномарка, перегородившая маршрутке дорогу, мерно помигивала аварийной сигнализацией. Водитель на обочине курил папиросу, которая скакала у него в зубах, словно он ее жевал. Двигатель стучал. Дождь моросил. Машины неслись мимо.

В маршрутке было очень тихо.

Наталья приподнялась со своего места и полезла вперед с извиняющейся напряженной улыбкой.

Про пакет с колбасой и хлебом, который держал странный старик, она позабыла.

На полдороге Илья протянул руку в коричневой перчатке, и схватил Наталью за запястье, и выдернул из людской плотности — вместе с ее сумкой, телефоном и шапкой, прижатой к груди.

— Ну и отличненько, — сказал Илья и стащил ее со скользких ступенек. Она покачнулась, и он сильно схватил ее за локоть. — Не обижайся, мужик. Чего ж делать, когда надо!..

Это было сказано в сторону водителя.

— Да, ладно, — пробормотал тот и посмотрел на Наталью странно, — я и не обижаюсь.

Илья выудил из кармана какую-то бумажку и сунул водителю в куртку.

— Заправишься за мой счет, мужик. Ну, бывай. И на дороге осторожно, мало ли козлов на «меринах»!..

Тут они улыбнулись друг другу, как парочка закадычных друзей, встретившихся после долгой разлуки, и Илья с металлическим лязгом захлопнул дверь. Граждане, ловившие каждое слово, отшатнулись и замерли внутри салона, как рыбы в большом грязном аквариуме.

— Ну чего? — совсем отпустив водителя, спросил Илья. — Поехали, что ли?

— Ку… куда?

Он вздохнул.

«Ну» не умеет он с женщинами! Не знает он, как с ними надо! С той, которая ему помогала, было проще — она его совсем не волновала, и он ее не волновал.

— Как ты меня нашел?

— Да чего тебя было искать-то?! Пошли. Давай мне сумку.

Господи, а пакет-то? С хлебом и колбасой?! Она совсем забыла про пакет! Он так и остался у старичка.

— Илья, я забыла пакет, у меня там…

Он мягко вытащил пакет у нее из пальцев и сказал проникновенно:

— Чокнулась совсем.

И пошел к своей машине. Пакет с одной оторванной ручкой он тащил под мышкой.

Наталья смотрела на него во все глаза.

Маршрутка вырулила наконец, водитель посигналил, прощаясь, Илья, не выныривая из багажника, махнул рукой в ответ. Пассажиры таращились в окна, некоторые даже со своих мест встали.

Выходит, пакет-то она забрала?!

Ее сосед, удрученный всем увиденным, не к месту и не ко времени размякший, вспомнил свою Верку, и как все у них было, и как он ее любил, и как она его любила, и как в парке однажды он отогнал от нее какого-то алкогольного стручка, и потом свадьбу играли, и целовались в огороде, чтоб мамашка не застукала, а строгая была мамашка!.. Куда все делось, почему ушло? И лет-то им немного, ему сорок, а ей… сколько ей-то? Тридцать восемь, что ли? Или тридцати семь?.. Вот и лет немного, а вон какая жизнь вышла — скучная, убогая, нерадостная, унылая, как кастрированный тещин кот. И ведь не денешься никуда, куда ж деваться-то, когда квартиру на комбинате «на семью» получали, и пацан растет, отца, правда, не уважает, но ведь свой пацан-то, единственный!