Книга Синяя Борода, страница 16 – Амели Нотомб

— Я полный ноль в фотографии, но и то нажимала на спуск гораздо чаще.

— Может быть, потому вы и полный ноль в фотографии. Вы не осознавали всей значимости этого жеста. В любой дисциплине лучший двигатель — аскеза. Тому, кто хочет писать, дайте поменьше бумаги. Начинающему повару предложите три ингредиента. Сегодня дебютанты всех мастей располагают средствами в изобилии. Это им не на пользу.

— Восемь женщин — не так уж мало.

— Для любви или для фотографии?

— Какая из этих двух дисциплин для вас важнее?

— Я не провожу между ними грани. Цель любви, как представляется мне, — воплотиться в фотографию, единственную, абсолютную фотографию любимой женщины.

А цель фотографии — раскрыть всю любовь, которую испытываешь, в единственном изображении.

— Мне все больше и больше хочется их увидеть, эти восемь фотографий.

— Вы их не увидите.

— Вы любите меня. Вы меня сфотографируете. По крайней мере я узнаю, как вы это делаете.

Хозяин ответил на это уклончивой миной, однако Сатурнина продолжала:

— Когда я была маленькая, мне подарили «поляроид». Этим аппаратом я пользовалась больше всего. Какое удовольствие!

— Странно, что вы мне об этом рассказываете, — отозвался дон Элемирио, явно очень взволнованный. — Моя мать фотографировала меня «поляроидом». Она давала мне вынуть снимок, выползавший из аппарата, и мы вместе смотрели, как появляется изображение. Я не знаю ничего таинственнее этого перехода от небытия к образу. В ожидании я весь дрожал: на фотографии кто-то появлялся. Я наблюдал материализацию католического учения о лимбе. Детское лицо, обретавшее черты, — это я выходил из лимба.

— «Поляроид» на службе христианских догм — как это на вас похоже. А «хассельблад» — какую догму иллюстрирует он?

— Бессмертие души, — ответил дон Элемирио как нечто само собой разумеющееся. — И воскресение тел.

Сатурнина проснулась среди ночи. Как она могла выслушать такие слова и не отреагировать? Теперь ее разум закипел. Она была не в силах ждать часа ужина, чтобы задать вопрос дону Элемирио.

«В конце концов, я знаю, где его комната, — подумала она. — Что мне мешает туда пойти? Будь это другой человек, я бы испугалась, что он воспользуется ситуацией. Но на него это как будто непохоже».

План представлялся небезопасным, но она была уверена, что до утра сойдет с ума, если не попытает счастья. Игра стоила свеч. Сатурнина набросила кимоно поверх ночной рубашки и пошла по темным коридорам. Ее сердце отчаянно колотилось, когда она вступила в апартаменты испанца.

Он спал на спине, сложив на груди руки. В этой позе усопшего лицо выглядело особенно безмятежным. Рот не был открыт, и поэтому сон не придавал ему глупого выражения, свойственного спящим. Впервые Сатурнина подумала, что он красив. Но она пришла сюда не для того, чтобы умиляться, и без церемоний разбудила его.

Он зажег свет и сел в постели. Она увидела, что на нем белая ночная сорочка, в каких спали мужчины былых времен.

Ошарашенно моргая, он посмотрел на стенные часы.

— Что вы делаете в моей комнате в два часа ночи? Вы знаете, что, будь на моем месте любой другой мужчина, вы подвергли бы себя серьезной опасности?

— С вами, думается мне, я подвергаю себя иной опасности. Вчера за столом вы говорили о воскресении тел. Значит ли это, что в раю человек воскресает в теле своей юности?

— Вы будите меня среди ночи, чтобы поговорить о христианских догмах?

— Ответьте.

— Да, можно и так сказать.

— Однако, чтобы воскреснуть, надо умереть?

— Конечно.

Сатурнина опустилась в кресло и вздохнула:

— Так вы признаете, что эти восемь женщин мертвы?

— Разве я это скрывал?

— Это не было сказано напрямую. Мы ведь говорили об исчезновениях.

— Если бы вы задали мне вопрос, я бы вам ответил.

Сатурнина подняла большой нож для мяса, который предусмотрительно захватила из кухни.

— Не выкладывайте всю правду, иначе я без колебаний пущу его в ход.

— Надо же, какая оригиналка! Обычно людям угрожают оружием, чтобы заставить их говорить. Вы же — наоборот. Но если вы ничего не хотели знать, то зачем разбудили меня в два часа ночи?

— Я хотела знать, мертвы ли эти женщины.

— Вы, кажется, очень опечалены. На что вы надеялись?

— Я надеялась, что они увидели в запретной комнате нечто такое, чего не смогли вынести. Я надеялась, что по этой причине они предпочли исчезнуть.

— В том, что вы говорите, есть доля правды.

— Но не вся правда, не так ли?

— В самом деле.

Сатурнина прижала руки к лицу. Прикосновение лезвия к щеке вернуло ее к мрачной действительности.

— Значит, вы не невиновны.

— Вам бы хотелось, чтобы я был невиновен? Благодарю вас.

Он обворожительно улыбнулся. Сатурнина возненавидела его за это.

— Вы еще можете быть невиновны при одном условии — если эти женщины покончили жизнь самоубийством.

— Самоубийство — преступление! — возмутился дон Элемирио.

— Возможно. Но не ваше.

— Я не позволю вам обвинять в преступлении этих женщин, которых я любил и продолжаю любить.

— Как вы их защищаете! Это вам очень идет, — поморщилась Сатурнина.

— Спасти репутацию женщин, которых убил, — это вопрос принципа. Ведь это из-за меня они не могут оправдаться сами.

— Я так хотела, чтобы вы не были убийцей. Я идиотка в духе сегодняшних веяний. Недавно вышел мировой бестселлер, в котором утверждается, что вампиры бывают добрыми и невинными. Для людей теперь нет большей радости, чем когда им пытаются внушить, будто зла не существует. Нет-нет, злодеи — не настоящие злодеи, их тоже влечет к добру. Как же мы опустились, какими стали кретинами, если все это глотаем да еще и восторгаемся этими дебильными теориями? И я чуть было не купилась, как все.

— У вас, по крайней мере, был благородный мотив для такого заблуждения.

— Вы это называете благородным мотивом? — гневно фыркнула она.

— Любить кого-то — это всегда благородно.

— Хватит нести вздор!

— Можно любить зло, вот и все.

— Замолчите! — крикнула она, взмахнув ножом.

— Вообще-то утверждать, что я зло, — это преувеличение.

Сатурнина подошла вплотную к кровати и приставила острие ножа к его горлу.

— Я приказываю вам замолчать!

— Моя ли вина, что ваше поведение до такой степени меня возбуждает?