Онлайн книга «Господин Великий Новгород»
|
– Ганза ждет, когда нас Орден сожрет! – гневно бросил Кондрат. – Князя Олександра нет на них… – раздумчиво протянул посадник. – Юрьев, однако, брали без Олександра! – возразил Кондрат. – Под Юрьев, Кондрат, вспомни-ко, сколько силы собралось! Констянтин и Ярослав с полками, Товтивил с литвой и полочаны. Новгородская земля, почитай, вся. А уверен ты, что ежель я завтра кликну рать, то все за одину встанут? Старый Кондрат поник седою головой. – Что князь Юрий? – помолчав, снова спросил Михаил. Кондрат пожал плечами. – Я сейчас от него, с Городца. Юрий от Ярослава ставлен, из его руки глядит. – Из его ли? – Бог весть! Бают – ликуется с немцы… Только на Городце Ратибор переветников навряд станет искать! А что бояре? – Увидим. – Без Елферия опеть не решить? – Не решить без него, Кондрат. И без Миши не могу решить, и без Жирослава… Что я с одною Славной да без низовских полков против Ордена пойду? – Молчишь ты все, Михаил, – с укором покачивая головой, возразил старый тысяцкий, – много видишь, знаешь того более… Боишься или таишься от меня, бог весть! – Эх, Кондрат, Кондрат! Не меня тебе трусостью попрекать! Но и сам Олександр, не уладивши вперед между своими, в бой не кидался. Елферия попытаем… А ты, Кондрат, не горячись и на совете боярском тоже на меня смотри. Как я, так и ты, добро? – Добро-то добро… Тебе не верить, так кому еще? А ежели по князеву слову решат? – Смолчи. Приказать только то можно, что люди сами от себя захотят, тогда лишь и сделают по-годному. – Тяжко! Владыко Далмат цто думат? – Стар. Ветх деньми… Пойдем, икону покажу, даве принесли, Николу-угодника. Обетная, в Никольский собор, еще не святил. Высокого мастерства вещь! – Кто писал? – Василий. – Хитрец! – Мастер. Глава 8
Утром того же дня, еще прежде посадника Михаила, икону ту довелось повидать и Олексе. Выбрал наконец день побыть с семьей. По ночному подстылому насту привезли бревна и тес. К первой выти [20] Олекса успел уже сгрузить и отпустил повозников. Заплатил дешево. Веселый – впервой за последние дни растормошил Домашу, поднял заспанного Онфимку: – Хочешь в торг? Персидских гостей смотреть! Онфимка запрыгал от радости. Пошли четверыма: сам с Домашей, Янька и Онфим. Домаша повязала голову вишневым владимирским платом, щурилась на солнце. Мальчишки с утра играли в баски. Че па че, Забили, как рака, Изосима дурака! – пели они хором проигравшемуся пареньку. – Это кого забили? – Изосимку, Хотеева сына. – А! Колпачника! С естольких лет уже бьют… – Онфимка, иди к нам! – Онфиме, куда пошел? – Мы в торг с батей! – гордо отвечал Онфим. – Ты чего, Олекса? – негромко спросила Домаша, влажными весенними глазами всматриваясь в лицо странно взбудораженного мужа. – Я-то? А так, вспомнилося… Пустое! Янька-то у нас красавица будет, а? Миновали Варяжскую. Вдоль улиц, прорывами, открывался посиневший вот-вот уже тронется – Волхово, с толпами народа по берегам. Торг шумел разноголосо и разноязычно. Готы, варяги и немцы спешили распродать залежавшийся товар, опростать амбары до нового привозу. Однако больших оборотов еще не было. Даже мелкие покупатели торговались, придерживая серебро. Весело любому глядеть на богатый торг, а купцу – вдвое. В прежнее время Олекса чувствовал себя на торгу хозяином. Он и сейчас остановился, повел очами и вдруг заобъяснял с непривычной издевкой в голосе: – Мотри! Чисто улей! Али мураши! Все помалу тащат, никто с торга возом не везет. Гляди-ко! Вона, и эти, мелочь, и те по рыбинке несут, по две. Как же! Не ровен час, купишь об эту пору чего похуже, а привезут настоящий товар, будешь в кулак свистеть да на других глядеть! А расторговатьце небось кажной норовит! Свое-то продать дочиста! А что, коли б приказать, силой? Славно! Он раздул ноздри и с нежданной угрозой повторил: – Силой-то, а, Домаша?! «Ать куплють!» А кто не покупает переветник, пособник врагам, и все. Свой интерес блюдет! Все бы раскупили враз! То-то бы купцам пожива! Любую заваль нанесли: порченое, гнилое, лежалое, битые горшки, навоз – и тот продали! А потом иноземный товар на навоз менять! Ай не захотят? И приказать некак? А? И остались бы тогда с одним навозом? Он зло расхохотался, закидывая голову, поперхнулся, крепко сплюнул под ноги, затих. Молча пошел вперед… Домаша обеспокоенно спешила следом. Миновали ряды возов с дровами, сеном, репой, глиняным товаром. Кислый дух овчинных шуб, конского пота и навоза мешался с огуречным запахом тающего снега. Глухо топали по бревенчатому, залитому грязью и засыпанному раструшенным сеном настилу застоявшиеся у коновязей кони, мотали гривами. С реки, от рыбного ряда, несло острым запахом гниющей рыбы. – Какой-то ты нонеча тревожный али озабочен чем? – заглядывая ему в глаза, вновь спросила Домаша. – Помнишь, даве хотел начать рыбой приторговывать? Из Корелы лососей мороженых возить ладилсе? – Сена недостанет! – буркнул Олекса. – А без своих сенов повозники, лешие, разорят. Их ить силой возить не заставишь… Он рассеянно повел плечами, оглянулся, встал перед навалом резной и точеной посуды. Тронул каповую братину [21] , положил; взвесил на руках большой, с узорной лентой надписи по краю кленовый скобкарь, обожженный в печи до цвета темного янтаря… – Никак сам мастер? – весело окликнул Олексу мужичок, приметивший цепкую хватку Олекснных пальцев. – Как узнал? Не, купец я, – ответил Олекса, отходя. – Кум Яков толковал… – начал он, не оборачиваясь. – Чегой-то, Олекса? – Домаша, засеменив, догнала мужа. – Кум Яков, говорю, толковал лонись, всего-то не понял я! Митрополита Иллариона слово о законе и благодати как-то складно изъяснял. Сперва, мол, закон, потом любовь, и что без любви закон силы не имеет… И любовь – это вроде бы как у нас, в Нове-городе, согласие, когда все вместе, словом, сами и решают. А закон – это власть свыше, подчинение. Сперва приходит власть, а потом, когда научаются, тогда уже сами по себе правят… По любви. И это-то и есть благодать, в ней же высшая правда… |