Онлайн книга «Господин Великий Новгород»
|
Лихорадочно стучали по дереву молотки ладейников. Конопатили, смолили, не прекращая работы ни днем, ни ночью. С последними льдинами поплывут смоленые черные корабли в Ладогу, в великое озеро Нево, оттуда жерелом к Котлингу [22] , а кто и дальше в Ругодив [23] , Раковор [24] , Колывань, Стокгольм, Готланд, Любек. Ждут уже русские купцы на подворьях Стокгольма и Висби, ждут свои ладьи с товаром, ждут ганзейских перекупщиков; не пускает Ганза далеко русские корабли. Вспоминают старики, что прадеды далеко ходили на своих ладьях. В Дании, в Норвежской земле были русские подворья. Были, да нет. Сей год раковорцы с колыванцами – и те ладятся заступить пути Великому Новгороду… Сумеют ли только? Быстро под весенним солнцем просыхает земля. Во дворе у Олексы весело стучат новгородские, ладные, с тонким перехватом у обуха, с широким, оттянутым внизу лезвием, на прямых рукоятях топоры. Сам хозяин, в красной холстинной рубахе, без кушака, без шапки – волосы растрепались под ремешком, – тоже с топором, сидит верхом на срубе. Отложил все печали и попеченья и – эх! – размахнись рука! Размахнись, да не промахнись. Ничего, не впервой! Веселая плотницкая работа – хоромное строение. Стучат топоры. – Ничего, купечь, можешь! Колываньскии немцы вконечь разорят, дак к нам, в ватагу, подавайся! На хлеб всегда заработашь! Щурится Олекса на языкастого плотника. Вот язва! Однако рад похвале. – Не застудись, зябко! – просит Домаша, выходя на крыльцо. Мать, та лежит, простыла, Домаша сейчас от нее. – Как мать? – спрашивает сверху Олекса. – Ничего, лучше. – Кто с ней? – Полюжиху оставила. – А, ну добро. Солнце печет сквозь рубаху, а от земли все еще тянет зябким холодом. Тут и впрямь недолго простыть. Закончив венец, спускается Олекса вниз, проходит горницей, приказывает новой девке, Ховре, вынести медового квасу плотникам. – Что, Онфиме, без дела сидишь? Сидит Онфимка над буквицей, пишет на старом обрывке бересто: «ба, бе, би, бу, бы, бя… ва, ве, ви…» Устал Онфимка, стал рисовать человечков: круглая голова, две палочки – руки, две палочки – ноги. – Это кто же у тебя? – Дружина новгородская пошла к Колываню! – Эх ты, воин! – смеется Олекса, ероша светлую голову сына. Наслушался умных речей! (Сказал, и тенью пробежало по душе: иные «умные речи», как давешнюю, Ратиборову, забыть бы рад… не забудешь!) Янька сидит за пяльцами, ябедничает отцу: – А Онфимка и не пишет вовсе, а нам с Малушей мешает только, мы загадки отгадываем! – Ты, Янька, одну загадку отгадала ле в жисть? – Батя, батя, а скажи, цто тако? Нам Ховра сказала: «Ци да моци, на край волоци, хай да махай, середка пехай?» – Сама подумай, стрекоза, для тебя и загадка. А ты, Онфиме, знашь ли? – Не! – Это цтой-то делают… молци, молци! – торопится Янька. – Тесто! – И смотрит круглыми глазами: угадала или нет? Смеется Олекса: – Портно полощут в пролубы, кичигой поддернут, да. Вот еще загадка вам. Отгадаешь, Янька, красны выступки куплю! «Бежит бесок мимо лесок, закорюча носок, заломя хвостичок!» Посмеявшись, проходит к себе, спускается в подклет. Оглядел снасть: сверла перовидные, тесла, топоры, пилы, скобели и скобельки, стамески и долота. Выбрал изогнутый резец, потрогал острие, присвистнул, отложил, взял другой. Передернул плечом: «Эк, нахолодало за зиму!» Поднялся по крутой лесенке в горницу. – Батя, сделай лева-звиря! – закричал Онфимка, увидя в руках отца резчицкий снаряд. – Будет тебе и лев-звирь! Ну как, стрекоза, отгадала загадку? – Это… Ну… Просто бесок, ну бес, нецистый… – Не видать тебе красных выступков, Янька! А ты, Онфимка? – Лодья? – боясь ошибиться, неуверенно протянул Онфим. – Молодец! Верно угадал! – Батя, батя, а я почему угадал, – торопится рассказать обрадованный Онфим, – даве мы варяжские ладьи смотрели на Волхово, так во такие носы! По уходу отца он, старательно выдавливая костяной палочкой, рисует на бересте корабль с круто поднятыми кормой и носом, и на нем опять человечков: варяги приплыли торговать. Олекса меж тем, накинув сероваленый зипун – нашла тучка, потянуло с реки холодом, – куском угля делает разметку на причелине. Прицелившись, решительно и круто взрезает дерево. Плотники, поглядывая, смолкают. – А ты мастер, купечь, без шуток, иди к нам! На паю возьмем! Смеется Олекса, того боле рад похвале. Стучит дубовой колотушкой, режет и выбивает, вылезает из-под резца еще грубая, неотделанная голова крылатого грифона. «Это справа, а слева поставлю лева-звиря, Онфиму радость будет», – думает Олекса, с осторожной силой нажимая резцом, выбивает околину и заваливает края. Постукивают топорами плотники, поглядывают на Олексину работу: «Мастер, да и только!» Не родись Олекса купцом, был бы плотником, древоделей, резал ворота да причелины, покрывал бы густым плетеным узором наличники, вереи, подзоры, столбы, сани… Ходил бы пеший на ту же рать к Колываню да лихо гулял по праздникам в красной рубахе домотканой, в желтых сапогах яловых, в зипуне сероваленого сукна… И дела бы не было до хитрых боярских козней! – Творимиричу! Никак плотничаешь? – донесся снизу голос Максима Гюрятича. – Про братчину-никольщину забыл ле? Разом покинула радость. Неспроста пришел. Поди, опять, от Ратибора! И другу не рад Олекса. Спускается на землю, снова становится купцом. – Про братчину как забыть! Коли уж я куны внес за себя и за Якова. – Якову твоему пора на паперти стоять, а ты его все в купецкое братство тянешь! Много кун ему передавал? – Не одному ему даю! – отрезал Олекса. Крепко хлопнул Максима по спине: – Пошли-ко на сени! – Ты меня с Яковом не равняй, – чуть обиженно протянул Гюрятич, – я свое со глуби моря достану, а он с моста не подберет! За мной серебро еще ни у кого не пропадало! |