Книга Ловушка для падающей звезды, страница 22 – Наталья Андреева

— Остановите.

— Не могу. Здесь не только мои деньги. Большим бизнесом в одиночку не занимаются, тут много людей завязано. Народ рекламу проплатил, а ты знаешь, сколько стоит минута рекламы на телевидении? Более того, я хочу, чтобы ты принял участие в шоу. Живая легенда.

— Не слишком я молод для живой легенды?

— В самый раз. У кого жизнь длинная, у кого короткая. Вдруг завтра ты за рулем заснешь от усталости да в столб врежешься, или кому-то твои песни не понравятся? Настолько не понравятся, что парень возьмет и…

— Вы что, мне угрожаете?

— Я тебя, Коля, люблю. Как сына. Только ты этого не оценил. Звездная болезнь, да? «Буду делать то, что хочу, а не то, что советуют умные люди».

— Я уехать хочу.

— Да хватит уже! Слышали! Чуть что, сразу: уехать! Исчезнуть, слиться с природой, нюхать цветочки, бабочек ловить. Тебе сейчас кажется, что это хорошо. Но ты даже не представляешь, каково это, когда ты все равно будешь песни писать и петь будешь, только никто этого не будет слышать, кроме козочек и коровок. И говорить об этом не будут. А ты привык, что говорят. Все равно придут другие. Жизнь так устроена, пустоты не терпит. Незаменимых людей нет. И тебя можно заменить, и меня. Более того, на наши с тобой места желающих достаточно. Просто тебе сказочно повезло, твой путь к славе оказался легким, вот ты и дуришь, Коля.

— Легким?!

— Да, легким. Ну, лабая в ресторане, встретил Леву Шантеля, Лева привел ко мне. Эве ты понравился, она до сих пор за тебя просит.

— Вот, значит, кому я обязан…

— И ей тоже. Но ты пороги не обивал, в переходах не сидел, не пережил тот момент, когда всем на тебя наплевать, все мимо проходят. А ведь ты бы сразу сломался. Если бы в тот день Лева в ресторан не зашел, через пару месяцев кончился бы твой энтузиазм. И не было бы никогда знаменитого певца Николая Краснова. Был бы просто Коля Краснов, самый обычный парень, страшно завидующий тем, кому в жизни повезло.

— А ребята? С которыми начинал?

— А что ребята? Где они теперь?

— Не знаю.

— А ты поинтересуйся, поинтересуйся. Ты, Коля, везунчик, да, видно, судьба такая. Нужен был Господу твой дар и песни твои, видать, нужны, потому и поспособствовал. А сколько вас таких талантливых по России бродит? А?

— Значит, этот эпизод в ресторане, когда не меня Николаем Красновым выбрали, не был случайным. Вы, Виктор Петрович, решили меня жизни поучить.

— Я вижу, что с тобой дрянь происходит. Фанатов своих не любишь, а зря. Это, Коля, деньги, живые деньги. А ты что творишь?

— Ничего я не творю.

— Это тебе так кажется. Нельзя от людей бегать, если они тебя хотят. Надо им отдаться.

— Я не публичная женщина.

— Да ну? Ишь ты, оскорбился. Ладно, пустой разговор. Иди-ка ты спать.

— На ночь оставляете? После того, что наговорили?

— А что я тебе наговорил? Ты еще не знаешь, как пугают. А я вот знаю. И если с тобой такое случится, ты помни, к кому пойти.

— Обойдусь как-нибудь, — поднялся Коля Краснов. — Где моя комната?

— Наверху. Первая от лестницы, там дверь приоткрыта. Найдешь, я уж тебя провожать не стану.

— А где Ева?

— Кто ее знает? Девушка молодая, свободная. Гуляет где-то, развлекается.

— Без вас? А живет здесь?

— Так и я развлекаюсь. С тобой вот беседую. Каждому свое.

Коля почувствовал в голосе Фонарина издевку. Это называется, он не пугает! А как тогда пугают? Ну, Лева, ну удружил! Может, и не надо было ему заходить в тот день в ресторан «Триада»? И не было бы ни Фисы, ни Евы.

…Поздно ночью, когда в небе вовсю сияла огромная круглая луна, он почувствовал запах ее духов в комнате. И сразу же подумал, что зря не запер дверь. Но и в мыслях не было, что при Фонарине, в его собственном доме, Ева придет ночевать сюда и будет приставать с поцелуями как никогда горячо.

— Ева… Луна…

В полнолуние он никогда не задергивал на ночь занавески. Лежал, смотрел на молчаливую спутницу, сияющую в звездном небе, пока не приходил сон. Вот и сейчас казалось, что она подглядывает.

— Странный.

— Кто бы говорил!

Она вскочила, побежала задергивать занавески. Он же думал только о том, что в этом доме, в своей комнате находится Виктор Петрович Фонарин и все это по меньшей мере странно. Но позволить Еве подумать, что он кого-то боится… Мужчина он или нет, в конце концов?

— Иди сюда.

Прыгнула в постель, прижалась крепко. Может, и в самом деле любит? Но еще в детстве ее напугали настолько сильно, что только что проснувшиеся чувства, словно цветы-подснежники хватил крепкий мороз, они почернели и до сих пор не смеют больше распуститься.

Он даже пожалел, что развелся с ней. Ведь может быть нормальным человеком и молчать нежно, не сжав, как прежде, губы, чтобы не вылетело лишнего слова, а от избытка чувств, оттого, что бывают моменты, когда просто не хочется ни о чем говорить. И лежать сейчас рядом с ней приятно, потому что она ведь очень красивая, Ева. И кожа у нее бархатистая, нежная, и губы. И запах духов такой, какой всегда ему нравился.

— Ты к себе не пойдешь? — спросил он после того, как Ева коротко и томно под ним вздохнула и открыла глаза.

Она мягко попыталась высвободиться. Когда отпустил, перекатилась на край двуспальной кровати. Он понял: шарит в тумбочке, ищет сигареты.

— Так это что, твоя спальня?!

Что-то похожее на тихий смех.

— Тогда я вообще ничего не понимаю! С чего это Фонарин взялся нас мирить?

— Глупый.

— Послушай, ты можешь не курить?

Она послушно положила сигареты на тумбочку. Он понял, что и сейчас Ева ничего рассказывать не собирается. И в самом деле, что такого особенного случилось? Ну, занимались любовью, бывшая жена сама проявила инициативу и была чуть теплее обычного. Это еще не повод для откровенных признаний. Может, начать самому?

— Ты ни о чем не хочешь меня спросить?

— Нет.

— А мне можно?

— Нет.

— И что нам тогда делать?

— Спать.

Вот и поговорили. Он посмотрел на Еву вопросительно:

— Я пойду, отдерну занавески? Ну нравится мне на нее смотреть. И что?

И тогда она молча потянулась за сигаретами.

…Разговор с Шантелем получился неприятным. Поводом же послужила неисправность одолженной машины.

— Зачем ты мне подсунул эту рухлядь? — спросил у продюсера Николай Краснов.

— Я? Рухлядь?— оскорбился Шантель. — Да ей трех лет нет!