Книга Стикс, страница 64 – Наталья Андреева

— Хи-и-итрый. Зачем тебе кассета?

— Послушай, он какой?

— Кто? — Сидорчук даже вздрогнул.

— Саранский. Иван Саранский.

— Как это? Ну, вот как ты. Лицо, фигура. Если бы я не знал что следователь, и сейчас бы как с другом детства беседовал.

— Что, похож?

— Да, — закивал головой Сидорчук.

— Очень похож?

— Похож. Только меня тогда, в апреле, Илюхой назвал. Ванечка Саранский никогда бы не сказал «Илюха». «Илюша». Он такой. И бить бы не стал. В спину толкать не стал бы. И водку он не трескал. То-то я удивился. А потом обрадовался: и он стал, как мы все. Дурак. То есть я дурак. Обознался. А так: похож.

— Похож настолько, что ты перепутал и убил его вместо меня?

— Я?! Убил?! Кого это я убил?!

— Послушай меня. Внимательно очень послушай. Недавно в Горетовке нашли труп. Мужчины высокого роста. Примерно моего. Он здорово обгорел. Но я догадываюсь, кто это. Ты его убил, да?

— Что ты, что ты, следователь! Что ты! — Сидорчук даже руками замахал. — Что ты!

— Но ты же хотел? Так? Когда понял, что ошибся, решил убить. Так?

— Я только газом хотел травануть. Газом. Мне сказали, он память отшибает. Греха на душу не возьму, нет! Что ты, следователь

— Но ты же стрелял в меня! Стрелял!

— С отчаяния я. Да и не попал. Ну, куда я попаду?

Вот тут он и достал пистолет. Потряс перед носом у Сидорчука

— Узнаешь? Ты стрелял, да? Убил? Ты маньяк? Женщин ты резал? Ты?!

— Каких женщин?! Каких?!

— Я тебя сейчас убью. — Он старался говорить как можно спокойнее. Так страшнее. — Убью тебя. При попытке сопротивления. Твоими фотографиями весь город обклеен. Ты особо опасный. Как собака бешеная. Я тебя пристрелю. Видишь? Смотри сюда!

Выстрелил поверх головы Илюши Сидорчука. Грохот был ужасный. Кажется, Сидорчук кричал, стекло где-то дзинькнуло. Долго еще в подвале гудело, словно в пустой бочке, в которую бросили камень. Сидорчук уже был как мертвый. И в этот момент внезапно дали свет. Они сидели вдвоем в почти пустом, огромном помещении, на ящике чадила парафиновая свечка. Оба начали моргать, пытаясь привыкнуть к яркому свету: на огромной одинокой лампочке не было никакого абажура. Сидорчук уже мало что соображал от страха. Только жалобно прошептал:

— Вот, значит, как вы в милиции признания выбиваете, — и вдруг стал часто-часто икать.

И тут в него впервые закралось сомнение. А Илюша ли убийца? Если еще чуть-чуть надавить, то Сидорчук признается. Про выстрел в подвале не узнает никто. Местные подумают на раскаты грома.

— Послушай, — подвинулся он к Сидорчуку. — В тот день, когда меня твой сообщник по голове ударил, ты дома был?

— До… ма…

— Весь день?

— Ве…сь…

— Это все ваши могут подтвердить? — Испуганный кивок в ответ. — Значит, в Горетовке тебя не было?

— Н-нет.

— Но ты мог убить его раньше.

— М-м-м…

— Что?

— М-м-мать его с-спроси. В т-тот д-день Ив-ван п-приезжал. Иван приезжал к ней. Жив был, — почти справился с дрожью в голосе Сидорчук.

— Что ты говоришь?! В тот день, когда на меня напали в этом доме, к Саранской приезжал ее сын? Так?

— Да.

— Но ты мог потом его убить.

— Зачем? Я же был уверен… Тебя же газом…

— Черт!

Вдруг Сидорчук словно бы очнулся:

— Я тебе отдам. Адресок отдам. Сюрприз. Деньги я большие заплатил. Ты сходи. Был уже, но не помнишь. Виноват. Ты снова сходи. Погоди, где она, бумажка?

— Какая еще бумажка?

Сидорчук торопливо начал шарить по карманам. Достал какой-то мятый листок в клеточку, обрадовался:

— Вот. Улица Парковая, дом два, квартира восемь. Самойлова Татьяна Евгеньевна.

— Зачем она мне?

— Ты сходи, — продолжал настаивать Сидорчук. — Я тоже тогда пошел. Деньги большие отдал, но она все рассказала. Пенсионерка уже. Подрабатывает, конечно, но у нее сын, внуки. Деньги всем нужны. Сходи.

— А пистолет? — вдруг вспомнил он.

— Какой пистолет? — попятился Сидорчук.

— Тот, из которого ты в меня стрелял? Из него убили Саранского. Да, судя по всему, Саранского. Где ты его взял?

— У тебя в кармане, — тихо сказал Сидорчук.

— Где?!

— У тебя в кармане. Вместе с документами и ключами с брелком. Я запомнил этот брелок еще тогда, два года назад. Красивый. Серебряный дельфинчик с изумрудными глазками. Если б я знал, где машина…

— А я пешком пришел, так?

— Пешком.

— Машину, значит, оставил на платной стоянке… И что мне делать? Что мне теперь с тобой делать?

В пистолете оставался еще один патрон. Убить бы Илюшу Сидорчука, и концы в воду. Почему-то чувствовал, что лучше будет, если убьет. Тот тоже понял, задергался:

— Не-ет. Я исчезну. Клянусь тебе: исчезну. Я ведь догадываюсь. Я в Горетовку… В Лимоновку, к тетке… Я в…

— Сиди пока здесь. Тихо сиди.

— Но как же? Фотографии же по городу? Ищут же меня?

— Найдут — молчи. Ничего не говори про Саранского. И где взял пистолет. Я потом сам.

— Как же? — все еще суетился Сидорчук. — Что ж мне делать-то теперь?

— Выйдешь — тебя пристрелят. Капитана Свистунова знаешь?

Сидорчук молча кивнул. Он подошел к ступенькам, ведущим наверх, поднял с пола черный зонт. Пистолет засунул обратно в карман. Поднялся, обернулся в последний раз, открыв дверь:

— Все понял? Ты уже человек конченый. Отпечатков твоих на пистолете хватает, ты из него к тому же по следователю прокуратуры и «оперу» стрелял. Капитан Свистунов тебе этого не простит. И не сидел же ты безвылазно в особняке, выходил в город. Значит, мог съездить в Горетовку и убить приятеля, которому всю жизнь до смерти завидовал. Даже если никуда не выходил, подельникам твоим суд вряд ли поверит. Они к тому же, чтобы срок скостить, продадут тебя за милую душу. А мне поверят. И капитану. Понял?

Почувствовал, что все: он Сидорчука дожал. Как тот здесь будет дальше, один, в этом подвале? И сколько будет? Все равно. Закрыл дверь, свет в доме включать не стал, вышел, рукой ощупывая стены в коридоре. На крыльце нажал на кнопочку, неприятно каркнул черный зонт.

Шел, думая про Саранского. Вот он, оказывается, какой, его двойник: человек мягкий, с хорошими манерами, очень богатый, если имеет такую машину и загородный дом. Был. Мягкий, с хорошими манерами, богатый. Был. А вдруг?… Нет, он чувствует в себе ожесточенность, злость. И все больше чувствует себя следователем Мукаевым. Пройдет время, и станет самим собой. Это он погорячился, сказав Зое, что не представляет себя бабником, пьяницей и задирой. Сидорчука-то в спину как толкнул!