Книга Невидимки, страница 87 – Стеф Пенни

— Прости, дорогой, прости, пожалуйста! — закричала она. — Я не хотела в тебя попасть! Я случайно!

Хотя ужас ее был непритворным, она с трудом сдерживала смех. Я тоже улыбнулся, хотя ушибленное место болело, а на спине образовался внушительный синяк, по поводу которого была отпущена не одна шутка.

Джен тогда так и не удалось изобразить ни одного «блинчика». Она не в состоянии была с трех шагов забросить скомканный лист бумаги в мусорную корзину («Так нечестно — она сдвинулась!»). Но когда речь шла обо мне, ей каждый раз было обеспечено прямое попадание.

День, когда он наконец наступает, оказывается ясным и погожим. Выходит солнце, разгоняя утренний туман. Из окна поезда я смотрю, как поблескивает в его лучах вода в канавах и временных озерцах, которые образовались во впадинках. В Или я приезжаю к половине одиннадцатого.

Консидайн встречает меня все той же внешней неприветливостью, но мне кажется, на самом деле он благодарен мне за новости.

— Что у вас с рукой? — интересуется он, налив мне чашку перестоявшегося кофе и заметив, что моя правая рука не слишком меня слушается.

Я в двух словах объясняю. В конце концов, это имеет отношение к тому, что привело меня сюда.

— Идемте со мной, — бросает он мне, когда мы допиваем кофе.

Мы выходим из полицейского управления и едем на окраину Хантингдона.

Там размещается судебно-медицинская лаборатория. Он ведет меня внутрь здания. Мы поднимаемся на третий этаж. Там, в небольшом захламленном кабинете, нас встречает взглядом поверх очков дама с седыми волосами, забранными в тугой узел на затылке, и в дорогом брючном костюме. Я с трудом узнаю в ней женщину-медика с Черной пустоши; тогда она была в перепачканном илом пластиковом комбинезоне, с ног до головы облепленная грязью.

— Доктор Элисон Хатчинс, Рэй Лавелл.

— Мы знакомы. Консидайн, у меня для вас никаких новостей.

Покорность, с которой он принимает ее небрежную властность, вызывает у меня интерес.

— Я бы предложила вам присесть, но…

Она кивает в сторону скособочившихся груд папок, наваленных у нее на столе, стульях и даже на полу.

Мы оба заверяем ее, что вполне можем и постоять.

— Мы по поводу личности нашего трупа. Кандидатура, которую мистер Лавелл предложил нам в прошлый раз, нашлась живая и здоровая, так что тут отбой.

— Вот как? — Она одаривает меня взглядом поверх очков. — Черт побери.

— Но у него есть для нас другая кандидатура.

Хатчинс вскидывает брови, и я говорю ей:

— Имя я вам назвать не могу, но у меня есть еще одна потеряшка. У нее был маленький ребенок. Она родила его примерно лет семь тому назад и после этого как в воду канула. Эти события точно имеют отношение к Черной пустоши. Я думал, женщина, которую я разыскивал, приходится матерью этому мальчику, но выяснилось, что это не так.

— Какие-нибудь подробности сообщить можете? Возраст на момент исчезновения? Хоть что-нибудь?

— Нет. Никаких подробностей я не знаю. У меня просто есть… — Я пожимаю плечами: как бы это описать? — Пустое место в этом семействе.

Она косится на Консидайна:

— И что наводит вас на мысль, что наш труп может заполнить ваше пустое место?

— Ну, они всегда утверждали, что мать ребенка — Роза Вуд, несколько лет назад пропавшая без вести. Но когда мы ее разыскали, выяснилось, что у нее никогда не было ребенка, и факты это подтверждают. Она не может быть его матерью. Выходит, они лгали. Понятное дело, что у ребенка должна быть мать, но она как сквозь землю провалилась. Когда отец ребенка узнал о том, что на Черной пустоши нашли труп, он… э-э… ну, в общем, после того, как я угостился ужином, который он для меня и приготовил, я угодил в больницу с тяжелым отравлением.

Я демонстрирую ей свою правую руку.

— Кисть у меня до сих пор почти полностью парализована. А сам он пустился в бега.

— Отравление спорыньей, — говорит Консидайн.

Мой рассказ явно производит на доктора Хатчинс впечатление.

— Спорыньей и беладонной. Мне слабо верится, что два ядовитых растения одновременно попали в еду ко мне — и больше ни к кому — по чистой случайности. Я убежден, что он что-то знает о трупе с Черной пустоши. Его поведение по меньшей мере подозрительно.

Доктор Хатчинс откидывается на спинку кресла.

— Мистер Лавелл, какая у вас насыщенная жизнь! Так-так. ДНК ребенка каким-то образом получить можно?

— Я не знаю. Он сейчас в больнице.

— Вот как? По какому поводу?

— Он страдает каким-то хроническим заболеванием, которое пока не могут установить. Оно, судя по всему, наследственное. Многие члены его семьи страдали тем же заболеванием, и некоторые из них умерли в юном возрасте — в основном мужского пола, насколько мне известно. Его отец в детстве тоже был болен, но поправился.

— Все чудесней и чудесней. Прямо как Романовы.

По всей вероятности, выражение моего лица выдает неведение.

— Это русские цари. Только у них в роду была гемофилия. От нее не вылечиваются.

Она строит гримаску. Я не могу понять, что это означает.

— Итак, вы считаете, что наш неопознанный труп может принадлежать матери этого ребенка и что она оказалась там при участии его отца?

— Во всяком случае, такой шанс есть.

Доктор Хатчинс барабанит ручкой по столу и кажется погруженной в какие-то размышления. Потом снимает очки и трет пальцами переносицу.

— Это любопытно.

Она достает какие-то бумаги, исписанные убористым почерком, и пару минут внимательно их изучает. Я уже начинаю думать, что больше она ничего говорить не собирается, когда она, не поднимая глаз, спрашивает:

— Что вы знаете о судебно-медицинской остеологии?

— Почти ничего. Так, прочитал пару книжек…

Она пренебрежительно отмахивается:

— Люди обычно считают, что тут все совершенно очевидно. Пол, возраст — все можно определить однозначно. Но это не так. Конечно, в некоторых случаях все просто — когда мы находим целый скелет или когда есть подкрепляющие обстоятельства. Но редко когда можно со стопроцентной уверенностью делать выводы по одной только твердой ткани. Даже когда в твоем распоряжении есть идеально сохранившаяся кость из тех, что имеют диморфические особенности по половому признаку, — скажем, лобковая. Казалось бы, если она квадратная, перед нами женщина, а если треугольная — мужчина. Но как быть, если ее форма — нечто среднее между первым и вторым?

С этими словами она устремляет на меня взгляд. Отчасти для того, чтобы увидеть мою реакцию, отчасти, подозреваю, потому, что ей нравится звук собственного голоса. Я не виню ее за то, что она заставляет нас ждать; по-моему, она заслужила это право.