Книга Последний занавес, страница 7 – Найо Марш

Поезд затормозил у полустанка, и пассажиры (все, кроме молодого человека на чемодане) стали собирать вещи. «Как раз то, чего я опасалась», — подумала Трой. Она открыла корзинку с едой, а потом книгу. «Если я буду есть и читать у него на глазах, — решила она, — это, пожалуй, удержит его от попыток познакомиться». Она вспомнила, с каким неодобрением отзывался Ги де Мопассан о людях, закусывающих в поезде.

Поезд тронулся. Трой жевала сандвичи и читала первую сцену «Макбета». Ей захотелось вернуться в эту ужасную страну, единственный аналог которой, думала она, можно найти у Эмили Бронте. Эта фантазия увлекла ее, и она задержалась на какой-то строке, чтобы перенести призраки Хитклифа и Кэтрин [12] в проклятую пустошь или последовать за Флиэнсом через болота, в сторону Грозового Перевала. Да, но если уж предстоит писать Макбета, подумала она, надо читать. И подобно тому как первые же модуляции голоса друга, с которым встречаешься после долгой разлуки, сразу приготавливают тебя к нотам, которые еще предстоит услышать, первые же строки пьесы, которые, как ей казалось, она давно забыла, оживили в памяти весь текст.

— Извините за то, что отрываю, — послышался высокий голос, — но мне безумно хочется поговорить с вами, а это такая чудесная возможность.

Молодой человек протиснулся через проход между сиденьями и уселся напротив. Он склонил голову набок и заискивающе улыбнулся Трой.

— Ради Бога, не думайте, что у меня какие-то дурные намерения, — заговорил он. — Честное слово, вам нет никакой нужды дергать шнур вызова проводника.

— Какой шнур? Я и понятия не имела, что такой есть, — сказала Трой.

— Вы ведь Агата Трой, так? — нервно продолжал молодой человек. — Я не мог ошибиться. То есть я хочу сказать, какое поразительное совпадение, а? Еду себе, читаю журнальчик — и что же вижу? Вашу великолепную, божественную фотографию. Поразительно, чудо какое-то. И даже если бы у меня возникла хоть тень сомнения, ее стерла бы эта страшная история, которую вы читаете.

Трой перевела взгляд с книги на молодого человека.

— Вы о «Макбете»? — спросила она. — Боюсь, я не совсем вас понимаю.

— Да ну, все же так ясно, — возразил он. — Правда, я не представился, верно? Меня зовут Седрик Анкред.

— Ах вот как, — помолчав, вымолвила Трой. — Ну да, конечно.

— Ну и наконец, на конверте написано ваше имя. Боюсь, я совершенно бессовестно пялился. Но до чего же здорово, что вы действительно будете писать портрет Старика во всех этих старинных причиндалах. Вы и представить себе не можете, что это за костюм! А этот его ток [13] сделал из чистой стали очень влиятельный человек. Он мне дед. А мать — Миллимент Анкред. Моего отца — только пообещайте никому не говорить — звали Генри Ирвингом Анкредом. Можете себе представить?!

Трой не нашлась что ответить на этот монолог и откусила еще кусок сандвича.

— В общем, сами видите, я просто должен был вам представиться, — продолжал он, явно желая произвести впечатление «обаяшки» (как Трой назвала это про себя). — Я ведь так обожаю ваши работы, и перспектива знакомства с вами с самого начала просто не давала мне покоя.

— Да, но откуда вам стало известно, что я собираюсь писать сэра Генри? — осведомилась Трой.

— Вчера вечером я позвонил дяде Томасу, и он мне все рассказал. Вообще-то я был еще раньше призван пред светлые очи, но решил не ездить, однако после разговора с дядей Томасом сразу переменил планы. Видите ли, — продолжал Седрик с мальчишеской откровенностью, которая показалась Трой нестерпимой, — видите ли, вообще-то я тоже пытаюсь писать. Рисунку в школе живописи обучаюсь. Сегодня, конечно, все очень строго и мрачно, но мы все же чего-то пытаемся сделать.

На нем был серебристо-серый костюм. Рубашка — светло-зеленая, пуловер — темно-зеленый, галстук — оранжевый. Глаза довольно маленькие, а посредине мягкого округлого подбородка — ямочка.

— Если позволите обратиться к вашим произведениям, — говорил тем временем Седрик, — то в них есть нечто такое, что буквально магнетизирует меня. Как бы это сказать… форма всегда гармонирует с содержанием. Я имею в виду, рисунок не произвольно навязывается теме, но с неизбежностью вырастает из нее. Единство, всегда единство. Или я чушь мелю?

Это не было чушью, что Трой с неохотой вынуждена была признать. Вообще-то она не любила говорить с посторонними о своей работе. Несколько секунд Седрик Анкред не сводил с нее взгляда. У нее возникло неприятное подозрение, что он ощущает ее антипатию. Дальнейшее его поведение было неожиданным. Он провел ладонью по волосам, светлым, влажным и волнистым.

— О Господи! — воскликнул он. — Ну что за люди! Чего только не скажут! И ведь не остановишь, вот как вы. Боже! Ну отчего жизнь всегда так отвратительна?

«Ну и ну», — подумала Трой, закрывая корзинку с едой. Седрик пристально смотрел на нее. Ясно, что от нее ожидают ответа.

— Я не особенно сильна в жизненных обобщениях, — сказала Трой.

— Ясно! — пробормотал он и глубокомысленно кивнул. — Все ясно. Я совершенно согласен. Разумеется, вы полностью правы.

Трой искоса посмотрела на часы. До Анкретон-Холта еще полчаса, подумала она, к тому же и он туда едет.

— Я вас утомляю! — громогласно объявил Седрик. — Нет, нет, не возражайте. О Боже! Я вас утомляю. Т-у-у!

— Я просто не умею поддерживать такие разговоры, вот и все.

Седрик снова закивал.

— Вы читали, — сказал он. — А я оторвал вас. Это непозволительно. Это оскорбление Святого Духа.

— Чушь какая-то, — раздраженно фыркнула Трой.

— Валяйте, — мрачно рассмеялся Седрик. — Ну же, прошу вас. Возвращайтесь к своей «Проклятой пустоши». По-моему, это отвратительная пьеса, однако — вперед, читайте!

Но читать, ощущая, как тебя разглядывает некто, сидящий на расстоянии в несколько дюймов, было не так-то просто. Трой перевернула страницу. Через минуту-другую молодой человек начал зевать. «Он зевает, — подумала Трой, — как Черепаха-Квази, и вообще, по-моему, он какой-то тронутый». В этот самый момент Седрик коротко рассмеялся, и против воли Трой подняла голову. Он по-прежнему смотрел на нее не отрываясь. В руках у него появился жадеитовый портсигар.

— Курите? — спросил он.

Решив, что отказ вызовет еще какую-нибудь необычную сцену, она взяла сигарету. Он молча помог ей прикурить и вновь отодвинулся в угол.

В конце концов так или иначе, но общий язык с ним придется находить, подумала Трой и сказала:

— Не кажется ли вам, что сегодня научились брать удивительно верную ноту в популярных рисунках? Подумать только, что это было раньше! Несомненно, коммерческое искусство…