Онлайн книга «Вот идет Мессия!..»
|
Увидев мать, он – с винтовкой, снятой с плеча, – бросился к ней через дорогу. – Ну, спокойно! – проговорила она. – Почему ты переходишь дорогу в неположенном месте, ты под машину захотел? Выпрямись, подбери задницу… Подожди, не тычь мне в лицо эту говенную бумажку, я все равно в ней ничего не пойму. – Я тебе объясню! – выпалил он. – Отойдем сюда, сюда, дальше! Идем! – Там мусорка. Ну, стой, ради Бога, на месте. И успокойся, ты ничего не выиграл. Этого просто не может быть. – Ах так! Ну, смотри. Сейчас ты увидишь. – Оглядываясь по сторонам, он разжал ладонь, поднес к ее глазам бездарно раскрашенный, глянцевый прямоугольник – дешевый привет липового бизнеса. – Вот, смотри: видишь эти цифры – вот они увеличиваются к концу строки. Видишь? – Ну. – Она смотрела на цифры, ничего не понимая. Да, они увеличивались к концу строки. – А теперь вот этот ряд. Они опять увеличиваются!!! Ты видишь!!! И вот, в конце написано: сто тысяч!!! Мамка!!! – Он заплясал, неуклюже топая, с винтовкой в руках. – Повесь, пожалуйста, винтовку на плечо, – попросила она. – А что, цифры должны увеличиваться, это условие игры? – Ну конечно!!! Обычно какая-нибудь обязательно меньше предыдущей. А тут – все, все!!! Мамка!!! Мы разбогатели! Она взяла у него глянцевую картонку. Да, к концу строки увеличиваются. Да, действительно, так и написано: 100 000 шекелей. Это какая-то ерунда. Ошибка. Над ним поиздевался продавец-марокканец в будке «ЛОТО»… Будет весь день вспоминать с удовольствием этого долговязого… Сейчас все выяснится. Хорошо, что она абсолютно холодна и спокойна. Еще не хватало отнестись ко всей этой комедии серьезно. А сын просто не мог устоять на месте. Его безумное ликование сейчас, когда наконец мать была рядом, толчками выбрасывалось из него в виде задавленного повизгивания, притоптывания, истерического отрывистого смеха. Все-таки он абсолютный младенец. – Ну, во-первых, выиграл ты, или нет, приди, пожалуйста, в себя. Кстати, если ты думаешь, что я не заметила пропажу пяти шекелей в своем кошельке, ты ошибаешься… – Мамка, как ты можешь, ведь я все, все тебе отдам! Поехали скорей в их центральный офис, тут несколько остановок. Они сегодня работают до часу. Они перебежали дорогу к остановке, и сразу же подъехал полупустой автобус. Они сели. Шмулик дрожал мелкой неостановимой дрожью. Вдруг он достал магазин с патронами и вставил в винтовку. С огромным трудом, невероятным усилием воли мать заставила его разрядить винтовку. Глянцевую картонку на сто тысяч шекелей он держал в нагрудном кармане гимнастерки, застегнутом на пуговицу. Ладонью прикрывал карман. – Я прошу тебя не сходить с ума, – строго сказала мать. – Это совсем не такие огромные деньги. Он погладил ее по руке. – Мамка, – проговорил он нежно, – вы вернете в банк эту проклятую ссуду, из-за которой ты не спишь. Станет гораздо легче жить. К ее горлу вдруг подкатил ком, она отвернулась к окну. В этот момент она вдруг ослабла и с робкой надеждой подумала, что, кажется, он и вправду выиграл эти деньги. – Спасибо, сынок, – сказала она. – А может быть, наоборот – добавим денег и купим квартиру побольше, чтоб у тебя была своя комната? – Нет! – горячо и твердо возразил он. – Это твои деньги, и лучше всего расплатиться с банком. Она прослезилась. Черт бы побрал эти слезные железы. – Мы купим тебе новый, самый длинный диван, – сказала она. – Чтоб ты, как Бог, мог вытянуть ноги. – Диван – ладно, – согласился он. – Только дай мне слово, что ты никогда больше не будешь играть в эти азартные игры. – Хорошо, – сказал он. – Поклянись моей жизнью! – О Го-осподи! Они замолчали и две-три остановки ехали молча, держась за руки. Она его очень любила. Он добрый, хороший, дурацкий мальчик. Несчастный писательский ребенок. Что он видел в жизни, кроме ее вечно обращенного внутрь себя взгляда. А в детстве, когда он просился идти куда-нибудь с нею, она говорила: «Я возьму тебя, если ты всю дорогу будешь молчать». Все отдано им – пустым теням, игре зеркал, потусторонней яви… Все брошено в эту, вечно алчущую жертв, геенну… Вслух она заговорила о том, что человек всю жизнь должен трудиться, что деньги, добытые пустой игрой – дурные деньги, что десятину – по еврейскому закону – надо отдать на добрые дела… Он продолжал дрожать, кивал и плотно прижимал ладонью карман гимнастерки. Наконец, подъехали. – Только молчи со своим ивритом, – попросил он, – я сам буду говорить. Если б ты знала, как у меня сводит живот от страха. Они все ускоряли шаги и наконец влетели в холл, в который выходило множество стеклянных дверей офисов самых разнообразных компаний. – Вот, – сказал сын, кивая на дверь, оклеенную броскими плакатами. Он резко побледнел, закинул винтовку на плечо и подтянул брюки. В комнате за компьютером сидел скучающий пожилой мизрах. – Я выиграл крупную сумму денег, – зыбким голосом сказал на иврите Шмулик, – когда я могу их получить? Глядя в сторону и насвистывая, мизрах протянул руку, молча требуя билет. Вот в этот уже момент, до того, как мизрах принялся объяснять этому недотепе «руси», что цифры должны идти не по восходящей, а, наоборот, по нисходящей – в этот момент уже она все поняла. Мизрах знал, что игра не рассчитана на выигрыш. Да в этой конторе и не витал запах ни малейшего выигрыша. И, не дожидаясь, когда пожилой и втайне довольный идиотским видом «этих русских» мизрах закончит издевательски-подробно объяснять ее сыну условия игры, писательница N. вышла, пересекла холл с двумя лифтами и остановилась на ступенях этого высотного здания. Вниз налево уходила солнечная, запруженная толпой, веселая улица Короля Георга. Неподалеку от арки с часами, над которой по-древнееврейски написано было: «Встань и иди!» – какой-то русский репатриант играл на аккордеоне «Синенький скромный платочек»… Стоял прозрачный горный день, и тень от арки темно-фиолетовым сегментом легла на залитый солнцем, ослепительно желтый торец соседнего здания. В этом месте Иерусалим особенно напоминал ей один из европейских городов, какую-то помесь Праги с Парижем. Ступить и оступиться, и покатиться с этих теплых каменных ступеней вниз, и лететь бесконечно, ниже, ниже уровня мостовой и ниже уровня моря, ниже уровня жизни, взрезать острым ножом свою дряблую усталую душу и выпотрошить ее, и пустить труху по ветру… Раствориться, не быть… Впрочем, кажется, это Шекспир… Вышел смущенный потерянный Шмулик. Они переглянулись, она подмигнула ему, и они рассмеялись. В самом деле – это было убийственно смешно, вся эта история, и то, как они бежали и как спорили – на что потратить сто тысяч, и то, как мизрах сказал презрительно: «С чего ты взял, мотэк, что ты выиграл?» |