Книга Летний остров, страница 68 – Кристин Ханна

Эрик улыбнулся:

— Я так и знал, что это ты его утащил, дурья башка.

— Хочешь, почитаю?

Эрик положил книжку себе на колени.

— Пожалуй, не стоит, я устал. Давай лучше поговорим.

Дин облокотился на перила кровати и посмотрел на брата:

— Я сегодня виделся с Руби.

— И что?

— Скажем так: на обратном пути дверь хлопнула меня по заду.

Эрик рассмеялся:

— Узнаю нашу Руби! Она никогда не сдается. Ты ей сказал, что любишь ее?

— Я спросил: что, если я скажу, что люблю ее?

Эрик округлил глаза:

— Ну и ну, да ты просто Кэри Грант! Таким способом трудно покорить девушку.

— Откуда ты знаешь?

— Девушка, парень… Это не важно, дружище, все похоже. Честно говоря, я бы советовал тебе поторопиться, мне хочется поскорее услышать ваше «пока смерть не разлучит нас».

— Я знаю, ты умираешь.

— Да, черт возьми, умираю! Так когда состоится второй раунд?

Дин вздохнул:

— Трудно сказать. Мне надо пополнить запасы оборонительного оружия. Может, завтра, когда мы все выйдем в море, что-нибудь произойдет.

— Но ты правда ее любишь?

— Думаю, я никогда не переставал ее любить. Я пытался ее забыть, но она постоянно приходила ко мне в снах, всех остальных женщин я сравнивал с ней. Однако это не означает, что она до сих пор меня любит. Или, если все-таки любит, то сама в это не верит.

— Смотри, не дай ей снова оттолкнуть тебя.

— Это не так просто, я не могу сделать все один. Не могу и не буду. Если она представляет нас вместе, ей тоже придется потрудиться.

— Что ж, надеюсь, у вас быстро получится. Мне хотелось бы быть шафером на твоей свадьбе.

— Обязательно будешь.

Дин постарался, чтобы это прозвучало твердо. Их взгляды встретились, и в глазах брата он прочел правду. Оба знали, что нынешний разговор — только бесплодные мечтания. Эрику не стоять рядом с Дином в церкви в смокинге и начищенных до блеска ботинках.

— Дино, я рад, что ты вернулся домой. Без тебя я бы не справился.

«Домой». Какое простое и одновременно сложное слово! Дин знал, что будет тяжело наблюдать, как брат умирает, по до сего момента не осознавал, что это коней. Прощание, чуть более растянутое но сравнению с обычным «до свидания», — все, что у них осталось, и в мрачные дни, которые непременно последуют затем, Дину придется цепляться за эти воспоминания.

Если произойдет чудо и Руби вдруг признается, что любит Дина, с кем он этим поделится? Кто посмеется над ним и скажет шутливо: «Должно быть, ты здорово прогневил Бога, если твоей единственной истинной любовью стала Руби Бридж»?

Ему и Эрику нужно еще очень много сказать друг другу, но с чего начать и когда? Как наверстать за несколько дней то, что упущено за целую жизнь? И как быть с тем, что проплыло мимо, случайно оставшись несказанным? Что, если потом, когда Дин останется в бесцветном мире один, без Эрика, он только и будет думать о том, что нужно было сказать?

— Не надо, — попросил Эрик.

Дин заморгал, спохватившись, что молчит слишком долго. Глаза защипало. Он попытался незаметно смахнуть слезы.

— Что не надо?

— Ты представляешь мир без меня.

— Я не знаю, как с этим справиться.

Эрик накрыл пальцы Дина своей бледной рукой с проступающими венами.

— Когда мне становится невмоготу, я стараюсь смотреть не вперед, а назад. Вспоминаю, как мы в лагере Оркила играли в индейцев. Или как Лотти велела тебе навести порядок в комнате, а ты сел на кровать, скрестив ноги, закрыл глаза и попытался переместить игрушки при помощи телепатии.

Эрик устало улыбнулся и опустил веки. Дин понял, что брат снова уходит от него в сон.

— Я помню, как впервые увидел Чарли. Было время ленча, он делал себе бутерброд. В основном я вспоминаю то, что у меня было, а не то, что я оставляю.

Дин не смог ответить — горло сжал спазм.

— Самое лучшее — это ты. — Голос Эрика прозвучал чуть громче шепота, язык начал заплетаться, как будто больной уже засыпал. — С тех пор как ты вернулся, я снова вижу сны. Это так приятно…

— Сны, — тихо повторил Дин и ласково погладил Эрика по голове. — Пусть тебе приснится, каким ты был. Самым храбрым, самым умным, самым лучшим братом, какой только может быть у мальчишки.

—

После обеда Нора вышла на веранду и села в свое любимое кресло-качалку. Был тот чудный час между днем и вечером, когда небо своим нежным светом напоминает детские балетные тапочки.

Сетчатая дверь со скрипом открылась и захлопнулась.

— Я принесла тебе чай. — Руби шагнула в круг света от лампы. — Ты пьешь со сливками и сахаром, правильно?

— Спасибо. Посиди со мной.

Руби села в кресло, откинулась на спинку и положила скрещенные ноги на небольшой столик со столешницей из матового стекла.

— Я много думала…

— Аспирин лежит в шкафчике в ванной.

— Очень смешно. Но у меня заболела не голова, а… сердце.

Нора повернулась к дочери.

— Я пришла к выводу, что меня легко бросить.

— Не говори так, ты была невинной жертвой.

— Это я уже слышала. — Руби улыбнулась, но улыбка, лишь ненадолго появившаяся на ее губах, получилась грустной. — После твоего ухода я повела себя с Дином как последняя стерва.

— Это легко понять.

— Я знаю, что имела полное право быть стервой — мне было больно, я запуталась. Но разве он мог меня любить, когда я была такой, какую любить просто невозможно, когда не подпускала его близко? Я ждала от него любви, не давая ему своей, а потом переспала с другим парнем только затем, чтобы посмотреть, скажет ли Дин, что любит меня несмотря ни на что. Большой сюрприз: он этого не сделал. — Руби наклонилась вперед, положив руки на колени, и всмотрелась в лицо матери. — По отношению к тебе я вела себя еще хуже. Все эти годы ты мне писала, присылала подарки, я знала, что я тебе дорога, что ты сожалеешь о происшедшем, но даже гордилась тем, что причиняю тебе боль. Я думала, что это самое малое, чего ты заслуживаешь. Так что не спорь, когда я говорю, что сама была причиной собственных страданий.

Нора улыбнулась:

— Мы все такие. Если человек это понимает, значит что он повзрослел. Помнишь земляничные карамельки, которые из года в год появлялись в твоей пасхальной корзине?

— Помню.

— Ты похожа на них. Ты создала вокруг себя твердую скорлупу, чтобы защитить мягкую, нежную сердцевину. Только ничего не вышло. Я знаю, ты не веришь в любовь, и знаю, что я сделала тебя такой, но, девочка моя, это не полноценная жизнь, а только наполовину. Может быть, теперь ты это поймешь. Когда нет любви, остается одиночество.