Онлайн книга «Дом-фантом в приданое»
Нога поехала, и Олимпиада замерла. Несколько секунд не двигалась, а потом осторожно спустила вторую ногу. Голова ее оказалась на одном уровне с головой Добровольского, который лежал на животе на краю крыши, и она спросила, рассматривая его очень черные глаза: – Нас вправду могут посадить, да? – Да. Но мы можем опередить его, если очень постараемся. – А разве я плохо стараюсь? – Ты отлично стараешься! Олимпиада вздохнула и сняла ногу со спасительного прута и стала медленно опускаться, пытаясь нащупать опору. Со второй перекладины она уже не видела Добровольского, только очертание головы и плеч на крыше. Когда до земли оставалось еще довольно много, лестница закончилась. Олимпиада запрокинула голову и крикнула: – Павел! – Что? Ветер выл, сотрясал хлипкие обледенелые прутья. – Лестницы больше нет. – Прыгай! Олимпиада посмотрела вниз. Прыгать?! – Я не могу! Высоко! – Давай, Липа! Было понятно, что придется прыгать, другого выхода нет, не может же она сидеть на лестнице до приезда МЧС, а раз не может, значит, выход только один – прыгать! Так она себя уговаривала. Олимпиада еще раз посмотрела наверх, на его темный силуэт, зажмурилась и стала опускаться на руках. Ноги болтались в пустоте. В школе на уроках «гимнастики» она всегда получала двойки и колы за то, что не могла подтянуться ни одного раза. Физрук Виктор Васильевич по прозванью Виквас, маленький, крепенький и очень бодрый, все кричал на нее: «Тихонова! Что ты висишь, как сарделька! Мышцами, мышцами работай!» Ей казалось, что она работает, но подтянуться все равно не получалось. Олимпиада была длинной, хоть и довольно худой, и девчачьи руки никак не могли вытянуть ее собственный вес! Впрочем, через «козла» она тоже прыгала неважно, и Виквас от души ставил ей двойки и колы. «Мать олимпийская чемпионка, – кричал он, – а дочь тетеха!» Теперь она висела в пустоте, намертво вцепившись в арматуру. Посмотрела вниз, свесив голову, и поняла, что от ног до земли, до снега, еще ого-го! – Я боюсь, – сказала она себе. – Я не смогу. И разжала руки. Земля приняла ее немилосердно, жестко, сильно ударила по ногам и, кажется, сломала их. Ноги, прямые, как палки, видимо, проткнули насквозь тело и вышли с другой стороны головы. Олимпиада завыла и покатилась – так было больно. Отпустило ее довольно быстро, она подтянула колени, села, а потом встала. Странное дело, оказывается, она не разучилась стоять! – Жива? – сверху спросил Добровольский. – Да, – прохныкала Олимпиада. – Или нет. Не знаю. Лестничка заходила ходуном – он быстро и ловко спускался, темная туша двигалась с небес на землю, но примерно на середине пути что-то случилось. Олимпиада услышала металлический хруст, скрежет металла о металл и еще какой-то звук, который она приняла за звук разрываемой железом человеческой плоти. Лестничка дернулась вниз, покосилась и оторвалась от стены. Олимпиада трусливо отбежала в сторону. Следующий звук был такой, как будто выбивалкой колотили по мешку с тряпками. – …! Прут подломился, черная туша болталась, ухватившись за лестничку одной рукой, а лесенка качалась из стороны в сторону на одном креплении. – Павел! – Отойди! – прорычала туша. – Ну!! Липа отбежала подальше. Лесенка качалась с жалобным поскрипыванием, словно старые ставни скрипели под ветром. Снег забивался в дырки свитера, и Олимпиада обхватила себя руками. Вот Добровольский нащупал ногой перекладину, осторожно опустился на нее и перехватил руки. Невыносимо было слушать жалобный прощальный скрип железа, который говорил, что сейчас он упадет, непременно упадет, и тогда все. Все! Он обрушился, когда было еще довольно высоко, – туша ударилась так, что земля под ногами содрогнулась. Олимпиада смотрела. Добровольский не шевелился. Тогда она подбежала, кинулась на колени и стала трясти его. – Павел! Он открыл глаза. – Не тряси меня. – Что ты сломал? Ноги? Руки? – Лестницу. И еще крышу. Но крышу, по правде говоря, сломала ты. – У тебя все цело?! Кряхтя, он сел, схватившись за поясницу. На джинсах на уровне бедра была длинная рваная дыра, выпачканная черным. Олимпиада не сразу поняла, что это кровь. Она потрогала и отдернула руку. Павел зашипел: – Пошли. Надо идти. Она подставила ему плечо, как медсестра раненному на поле боя бойцу Красной армии, он сильно оперся и поднялся, охая и стараясь не ступать на ногу. Они побрели к подъезду, весело освещенному яркой лампочкой, и не было ничего в мире лучше, чем этот мирный подъездный свет, и заметенный снегом коврик у крылечка, и запах кошек, который всегда начинался в марте!… У подъезда он зачем-то оторвал от себя ее руку и побрел вдоль дома, вдоль черных окон, которые принадлежали Люсинде и тете Верочке. – Ты что?! – Мне нужно посмотреть. Павел и в самом деле стал смотреть и даже провел по подоконнику ладонью. – Там же ничего не видно! – крикнула Олимпиада. – У них на окнах щиты железные! – Вот именно. Он еще посмотрел, а потом заковылял обратно. Олимпиаде некогда было спрашивать, что он там увидел. – Надо вызвать «Скорую», Павел. – Не надо. – Но как же?! У тебя нога… ранена! Кое– как они взобрались на первый этаж. – Я справлюсь и без «Скорой». Предстояла еще длинная лестница на второй этаж, и Добровольский остановился, чтобы передохнуть. – Павел, – жалостливо глядя ему в лицо, спросила Олимпиада, – что происходит в нашем доме? Что это за ерунда?! Убийства, террористы, взрывные устройства?! Откуда это взялось, ведь ничего такого никогда не было! – Вот это самое интересное, – сказал Добровольский и вытер со лба пот. Ему было больно и не хотелось, чтобы она поняла, как ему больно. – Самое интересное, что это началось именно сейчас. Почему? |