Книга Гроздья гнева, страница 108 – Джон Эрнст Стейнбек

Том подобрал хлебом оставшийся в тарелке мясной соус и отправил кусок в рот, потом протянул тарелку матери. Она опустила ее в ведро с горячей водой, сполоснула и дала вытереть Розе Сарона.

— Ты разве не пойдешь на танцы? — спросила мать.

— Обязательно пойду, — ответил Том. — Меня выбрали в комиссию. Надо заняться кое-какими гостями.

— Уже выбрали? — сказала мать. — Это, наверно, потому, что ты работаешь.

Роза Сарона сунула вытертую тарелку в ящик. Том сказал:

— Ну и толстеет она у нас!

Роза Сарона вспыхнула и взяла у матери вторую тарелку.

— А что же ей не толстеть, — сказала мать.

— И хорошеет день ото дня, — продолжал Том.

Роза Сарона покраснела еще гуще и опустила голову.

— Перестань, — пробормотала она.

— А что же ей не хорошеть, — сказала мать. — Молоденькие в положении всегда хорошеют.

Том рассмеялся:

— Если она и дальше так будет пухнуть, придется ей живот на тачке возить.

— Ну, перестань, — сказала Роза Сарона и ушла в палатку.

Мать негромко засмеялась:

— Что ты ее дразнишь?

— Да ей это нравится, — сказал Том.

— Я знаю, что нравится, а все-таки не надо ее трогать. Она и так по Конни тоскует.

— Ну, на Конни давно пора махнуть рукой. Он, поди, на президента Соединенных Штатов учится.

— Оставь ее, не трогай. Ведь ей не легко.

Уилли Итон подошел к палатке, широко улыбнулся и спросил:

— Ты Том Джоуд?

— Да.

— Я сегодня распорядитель. Ты нам понадобишься. Мне про тебя говорили.

— Что ж, с удовольствием, — сказал Том. — Познакомься — это ма.

— Здравствуйте, — сказал Уилли.

— Очень приятно.

Уилли сказал:

— Мы поставим тебя сначала у ворот, а потом перейдешь на площадку. Надо посмотреть за гостями — может, сразу их выследим. С тобой будет еще один дежурный. А потом пойдешь танцевать — и гляди в оба.

— Что ж, это я могу, — сказал Том.

Мать насторожилась:

— А разве что-нибудь ожидается?

— Нет, мэм, — ответил Уилли. — Ничего такого не ожидается.

— Ничего не ожидается, — сказал Том. — Пошли. Ну, увидимся на танцах, ма. — Они быстро зашагали к главному въезду.

Мать поставила вымытую посуду на ящик.

— Выходи, — крикнула она и, не получив ответа, повторила: — Роза, выходи.

Роза Сарона вышла из палатки и снова принялась вытирать посуду.

— Он подшучивает над тобой.

— Я знаю. Пусть его. Только мне неприятно, когда на меня смотрят.

— Ну, тут уж ничего не поделаешь. Смотреть будут. Ведь людям приятно полюбоваться на молоденькую, когда она в положении, — приятно и весело. А ты не собираешься на танцы?

— Собиралась, а теперь не знаю. Я хочу, чтобы Конни пришел. — Она повторила громко: — Ма, я хочу, чтобы он пришел. Я больше так не могу.

Мать пристально поглядела на нее.

— Я знаю, — сказала она. — Только смотри, Роза… не осрами семью.

— Нет, ма.

— Не осрами нас. Нам и так трудно, не хватает еще сраму.

У Розы Сарона задрожали губы.

— Я… я не пойду на танцы. Я не хочу… Ма… помоги мне! — Она опустилась на ящик и закрыла лицо ладонями.

Мать вытерла руки о кухонное полотенце, присела перед дочерью на корточки и погладила ее по волосам.

— Ты у меня хорошая, — сказала она. — Ты всегда была хорошая. Я тебя не оставлю. Ты не горюй. — Она оживленно заговорила: — Знаешь, что мы с тобой сделаем? Пойдем на танцы, сядем в сторонке и будем смотреть. Если кто пригласит, я скажу, тебе нельзя. Скажу, у тебя здоровье слабое. А ты послушаешь музыку, посмотришь на людей.

Роза Сарона подняла голову.

— А танцевать не пустишь?

— Не пущу.

— И пусть до меня никто не дотрагивается.

— Никто не дотронется.

Роза Сарона вздохнула и сказала с дрожью в голосе?

— Не знаю, ма, как дальше будет. Не знаю. Не знаю.

Мать потрепала ее по колену.

— Посмотри на меня. Ну, слушай. Слушай, что я скажу. Ты потерпи еще немножечко, а там полегчает. Еще немножечко. Я правду говорю. А теперь вставай. Сейчас мы с тобой помоемся, потом наденем все самое нарядное и пойдем смотреть на танцы. — Она повела Розу Сарона к санитарному корпусу.

Отец, дядя Джон и еще несколько человек сидели на корточках у крыльца конторы.

— Мы сегодня чуть на работу не устроились, — сказал отец. — Опоздали самую малость. Перед нами двоих уже наняли. И ведь вот что чудно́, тот, который нанимал, говорит: «По двадцать пять центов мы взяли двоих. А по двадцать — пожалуйста, сколько угодно. Вы поезжайте к себе в лагерь, скажите там, что по двадцать набор будет большой».

Сидевшие на корточках люди беспокойно зашевелились. Один — широкоплечий, в черной шляпе, затенявшей ему лицо, ударил ладонью по колену.

— Я эти поганые штучки знаю! — крикнул он. — И ведь наберут людей. Наберут голодных. На такой заработок семью не прокормишь, а от двадцати центов в час все равно не откажешься. И так и эдак ты у них в руках. Они продают работу, как с торгов. Скоро, пожалуй, нам самим придется приплачивать, лишь бы устроиться.

— Мы бы пошли, — сказал отец. — У нас совсем нет работы. Обязательно бы пошли, да побоялись — уж очень злобно другие на нас посматривали.

Широкоплечий в черной шляпе сказал:

— Начнешь думать, ум за разум заходит. Я у одного работал, так он не может собрать урожай. Один только сбор и то не окупится. Просто и не знает, что делать.

— А что, если… — Отец замялся. Все молча ждали. — Да это я так подумал… Будь у меня акр земли… жена бы овощей насажала, держали бы кур, парочку свиней. А мы бы поработали где-нибудь и вернулись. Детей в школу. Я таких школ, как здесь, нигде не видал.

— Нашим ребятам в здешних школах несладко, — сказал широкоплечий.

— Почему? Школы хорошие.

— Да… придет вот такой оборванец, босой, а другие ребята, в носочках, принаряженные, дразнят его: «Оки». Мой мальчишка ходил в школу. Каждый день дрался. Молодец, не уступал. Норовистый, чертенок. Что ни день, то драка. Приходит домой — рубашка в клочья, из носу кровь. А мать его порет. Под конец я вступился. Что ж ему, бедняге, одни колотушки получать? А здорово он их лупил, этих сволочей в носочках. Да…

Отец снова заговорил о своем: