Книга Гроздья гнева, страница 128 – Джон Эрнст Стейнбек

— Дай сюда. — Мать взяла у него консервную банку и открыла ее ножом. Она налила в кружку густого молока и протянула ее Тому. — Дай Уинфилду.

Том опустился на колени у матраца.

— Пей.

— Не могу я. Меня стошнит. Не приставайте ко мне.

Том встал.

— Он сейчас не может, ма. Потом дадим.

Мать приняла от него кружку и поставила ее на подоконник.

— Не вздумайте выпить, — предупредила она остальных. — Это для Уинфилда.

— Я молока совсем не вижу, — хмуро проговорила Роза Сарона. — А мне надо его пить.

— Знаю. Но ведь ты еще на ногах, а мальчишка свалился. Ну как, загустела каша?

— Да. Ложкой не провернешь.

— Хорошо, давайте есть. Вот сахар. Каждому по ложечке. Кто как хочет — или в кашу, или с кофе.

Том сказал:

— Я кашу люблю с перцем и солью.

— Соль — вот, — сказала мать. — А перец весь вышел.

Ящиков уже не было. Они расселись по матрацам и подкладывали себе каши на тарелки до тех пор, пока в котелке не показалось дно.

— Оставьте немного Уинфилду, — напомнила мать.

Уинфилд приподнялся на матраце, выпил молоко, и голод немедленно обуял его. Он поставил котелок между коленями, доел все, что там было, и принялся скрести ложкой по краям. Мать вылила оставшееся молоко в кружку и тайком сунула ее Розе Сарона. Потом разлила горячий черный кофе и обнесла им всех.

— Ну, будете вы говорить или нет? — спросил Том. — Я хочу послушать.

Отец неуверенно сказал:

— Руфи и Уинфилду незачем это знать. Может, они выйдут?

Мать сказала:

— Нет. Они хоть и малыши, а должны теперь быть как взрослые. Ничего не поделаешь. Руфь и ты, Уинфилд, не вздумайте разболтать, о чем мы тут говорим, не то вы нас погубите.

— Мы не разболтаем, — сказала Руфь. — Мы взрослые.

— Ну ладно, только молчите. — Кружки с кофе стояли на полу. Короткий и широкий огонек фонаря, похожий на крылышко бабочки, бросал желтоватые отсветы на стены.

— Ну, говорите, — сказал Том.

Мать сказала:

— Па, ты говори.

Дядя Джон отхлебнул кофе. Отец сказал:

— Что ж… ты угадал — плату снизили. И новые сборщики приехали. Такие голодные, что готовы работать за краюху хлеба. Тянешься к персику, а у тебя его перехватывают из-под самого носа. Теперь весь урожай мигом снимут. Как увидят — дерево еще не обобрано, бегом к нему бегут. Дерутся — я сам видел. Один говорит: мое дерево, а другой тоже к нему лезет. Народ приехал издалека — из Эль Сентро. Голодные, как волки. За кусок хлеба работают с утра до ночи. Я говорю приемщику: «Разве так можно платить — два с половиной цента с ящика?» А он отвечает: «Что ж, увольняйтесь. Другие найдутся». Я говорю: «Они подкормятся немного и тоже бросят». А он говорит: «Эка! К тому времени, когда они подкормятся, мы все персики снимем». — Отец замолчал.

— Черт-те что творится, — сказал дядя Джон. — Говорят, сегодня вечером еще двести человек приедет.

Том спросил:

— Ну, а про то что слышно?

Отец молчал.

— Том, — сказал он наконец, — похоже, правда.

— Так я и думал. Не разобрал в темноте, а все-таки почувствовал, что так оно и есть.

— Сейчас только об этом и говорят, — сказал дядя Джон. — Выставили охрану, кое-кто требует линчевания… конечно, если поймают этого человека.

Том взглянул на детей. Они смотрели на него, почти не мигая, точно боялись, как бы что-нибудь не произошло именно в ту минуту, когда глаза у них будут закрыты. Том сказал:

— Тот человек… сделал это после того, как Кэйси убили…

Отец перебил его.

— Сейчас рассказывают по-другому. Сейчас говорят, что он первый это сделал.

У Тома вырвалось:

— А-а!..

— Они всех на нас натравливают. Всех «бдительных», охранников. Хотят разыскать того человека.

— А они знают его в лицо? — спросил Том.

— В лицо вряд ли знают… Но, говорят, он ранен. Говорят, у него…

Том медленно поднял руку и коснулся перебитого носа.

Мать крикнула:

— Да ведь это все не так было!

— Тише, ма, — сказал Том. — Поди докажи, как там было. «Бдительный» что ни наплетет на нас, все будет правильно.

Мать приглядывалась в полумраке к лицу Тома, к его губам.

— Ты обещал, — сказала она.

— Ма, может, все-таки мне… этому человеку лучше уйти? Если б… если б действительно этот человек сделал что-нибудь плохое, он бы сказал: «Ну что ж, казните меня. Это по заслугам». Но ведь он ничего плохого не сделал. Он будто вонючку ухлопал, ему раскаиваться не в чем.

Руфь перебила его:

— Мы с Уинфилдом все знаем, ма. Зачем он говорит про какого-то человека?

Том засмеялся.

— Ну так вот, этому человеку незачем болтаться на виселице, потому что, приведись опять такой случай, и он точно так же сделает. Кроме того, ему не хочется, чтобы родные из-за него терпели. Надо уходить, ма.

Мать прикрыла рот рукой и откашлялась.

— Нет, — сказала она. — Куда ты пойдешь? На других положиться нельзя, а на своих можно. Мы тебя спрячем, позаботимся, чтобы ты сыт был, пока лицо не заживет.

— Ма, да ведь…

Она встала.

— Никуда ты не уйдешь. Мы тебя увезем отсюда. Эл, подведи грузовик к самым дверям. Я уж все обдумала. Один матрац положим на дно. Том заберется туда побыстрее, а второй поставим домиком и сбоку загородим чем-нибудь. Продух будет, — дышать можно. Не спорь. Так и сделаем.

Отец недовольно проговорил:

— Теперь, видно, мужчине и слова нельзя вымолвить. Заправилой стала. Придет время, устроимся где-нибудь на постоянное житье, я тебе тогда всыплю.

— Придет такое время, тогда и всыплешь, — сказала мать. — Вставай, Эл. Теперь уж совсем темно.

Эл вышел к грузовику. Он прикинул мысленно, как это все сделать, и, дав задний ход, подвел машину к самым дверям домика.

Мать сказала:

— Ну, живо!

Отец и дядя Джон перекинули матрац через задний борт.

— Теперь второй.

Они подняли второй матрац.

— Ну, Том, скорее!

Том быстро перелез через борт и спрыгнул на дно грузовика. Он расправил нижний матрац, а верхним прикрылся. Отец приподнял верхний домиком. В щели между боковыми планками можно было смотреть на дорогу. Отец, Эл и дядя Джон быстро грузили остальные вещи: поверх матрацев положили одеяла, сбоку поставили ведра, сзади расстелили третий матрац. Кастрюли, сковороды, одежда были сложены в одну кучу, потому что ящиков не осталось. Погрузка была почти закончена, когда к машине, держа винтовку на согнутой руке, подошел караульный.