Книга Гроздья гнева, страница 143 – Джон Эрнст Стейнбек

— Почему ты так думаешь? — спросил отец.

— А я с того конца вагона следил, как прибывает. — Он вытянул руку. — Вот на сколько поднимется, не больше.

— Ну и что же? — сказал отец. — Пускай. Нас здесь не будет.

— Нет, мы здесь будем. Здесь грузовик. Вода спадет, а с ним после этого на целую неделю хватит возни.

— А что ты придумал?

— Можно вот что сделать: разберем борта у грузовика, устроим настил, поднимем на него все вещи, и самим будет где сидеть.

— Гм! А стряпать как, а что мы будем есть?

— По крайней мере, ничего не подмочит.

Предутренний свет стал ярче, в нем появился серый металлический отблеск. Второй прутик соскользнул с досок, подхваченный водой. Отец положил еще один, повыше.

— Заметно прибывает, — сказал он. — Пожалуй, так и сделаем, как ты говоришь.

Мать беспокойно задвигалась во сне. Глаза у нее были широко открыты. Она крикнула, точно предостерегая:

— Том! Том!

Миссис Уэйнрайт сказала ей что-то успокаивающим голосом. Ресницы вздрогнули и закрылись снова, и мать съежилась, так и не расставшись со своим тревожным сном. Миссис Уэйнрайт встала и подошла к двери.

— Слушайте, — тихо сказала она. — Нам отсюда скоро не выбраться, — и протянула руку, показывая в тот угол, где стоял ящик из-под яблок. — Нехорошо так оставлять. Лишние слезы, лишнее горе. Может, вы унесете его… похороните где-нибудь…

Они молчали. Отец заговорил первый:

— Да, верно. Лишнее горе. Но, по закону, так просто нельзя хоронить.

— Мало ли что мы делаем против закона, когда ничего другого не придумаешь.

— Да.

Эл сказал:

— Пока вода не поднялась еще выше, надо разобрать борта.

Отец повернулся к дяде Джону.

— Может, ты его похоронишь, а мы с Элом перетащим сюда доски?

Дядя Джон угрюмо проговорил:

— Почему я должен это делать? Почему не вы? Я не хочу. — И тут же добавил: — Ладно. Я все сделаю. Ладно, похороню. — И громче, срывающимся голосом: — Дайте его. Дайте его мне.

— Тише, как бы не разбудить их, — сказала миссис Уэйнрайт. Она вынесла ящик и бережно расправила сверху мешок.

— Лопата там, за тобой, — сказал отец.

Дядя Джон взял лопату. Он соскользнул по доскам вниз и, не найдя сразу дна, очутился почти по пояс в медленно колыхавшейся воде. Он принял ящик другой рукой и сунул его под мышку.

Отец сказал:

— Пошли, Эл. Разберем борта.

В серых рассветных сумерках дядя Джон обогнул вагон, миновал грузовик и поднялся по скользкой дорожной насыпи. Он зашагал по шоссе мимо лагеря и вышел к ивняку, где взбухшая речка сворачивала к самой дороге. Дядя Джон бросил лопату и, держа ящик прямо перед собой, пробрался сквозь кусты к быстрой речке. Он постоял там минуту, глядя на завивавшуюся воронками воду, на клочья желтой пены, оседавшие на кустах. Он прижал ящик к груди. Потом нагнулся, опустил его в воду и придержал рукой. Он сказал с яростью:

— Плыви, расскажи им все. Плыви по улицам. Будешь гнить. Может, они хоть от тебя все узнают. Ты только так и можешь говорить. Я даже не знаю, кто ты — мальчик или девочка. И никогда не узнаю. Плыви, остановись где-нибудь на улице. Может, тогда они поймут. — Он бережно направил ящик по течению и отнял руку. Ящик низко осел, пошел боком, попал в водоворот и медленно перевернулся вверх дном. Мешок распластался по воде, и ящик, подхваченный течением, быстро уплыл следом за ним, скрывшись из виду за кустарником. Дядя Джон схватил лопату и быстро зашагал назад к лагерю. Разбрызгивая на ходу воду, он подошел к грузовику, с которого отец и Эл снимали борта.

Отец оглянулся на него.

— Все сделал?

— Да.

— Тогда вот что, — сказал отец, — ты помоги Элу, а я схожу в лавку, надо купить чего-нибудь из еды.

— Купи грудинки, — сказал Эл. — Я хочу мясного.

— Хорошо, — сказал отец. Он спрыгнул с грузовика, а дядя Джон стал на его место.

Когда они втащили доски в вагон, мать проснулась и села на матраце.

— Что вы делаете?

— Хотим сколотить настил, чтобы не залило.

— Зачем? — спросила мать. — Здесь сухо.

— Сейчас сухо. А вода прибывает.

Мать с трудом поднялась с матраца и подошла к двери.

— Надо уходить отсюда.

— Уходить нельзя, — сказал Эл. — Все вещи здесь. Грузовик здесь. Все наше добро.

— Где па?

— Пошел купить чего-нибудь к завтраку.

Мать посмотрела вниз на воду. До пола вагона не хватало каких-нибудь шести дюймов. Мать вернулась к матрацу и посмотрела на Розу Сарона. Та встретила ее взгляд.

— Ну, как ты? — спросила мать.

— Устала очень.

— Скоро накормлю тебя завтраком.

— Мне есть не хочется.

Миссис Уэйнрайт подошла и стала рядом с матерью.

— Она сейчас совсем хорошая. Совсем молодец.

Глаза Розы Сарона спрашивали мать, но мать старалась не смотреть в них. Миссис Уэйнрайт отошла к печке.

— Ма…

— Ну, что ты?

— Ма… где же?..

Мать не выдержала. Она опустилась на колени рядом с дочерью.

— Бог даст, еще будет, — сказала она. — Мы все сделали, как умели.

Роза Сарона заметалась и с трудом приподнялась с матраца.

— Ма!

— Ты не виновата!

Роза Сарона откинулась назад и закрыла глаза согнутой в локте рукой. Руфь подобралась к самому матрацу и с ужасом смотрела на нее. Она спросила громким шепотом:

— Ма, она заболела? Она умрет?

— Да нет, что ты. Она поправится. Она скоро поправится.

Вошел отец, нагруженный покупками.

— Ну, как она?

— Ничего, — ответила мать. — Все будет хорошо.

Руфь доложила Уинфилду:

— Она не умрет. Так ма говорит.

А Уинфилд — солидно, совсем как большой, ковыряя щепочкой в зубах, пробормотал:

— И без тебя знаю.

— Откуда?

— Не скажу, — ответил Уинфилд и выплюнул изо рта щепочку.

Мать сунула в огонь последние ветки, поджарила грудинку и сделала к ней подливку. Отец купил белого хлеба. Мать нахмурилась, увидев эту покупку.

— Деньги остались?

— Нет, — ответил отец. — Да уж очень есть хочется.

— А покупаешь белый хлеб, — неодобрительно сказала мать.