Книга Гроздья гнева, страница 60 – Джон Эрнст Стейнбек

— А ты сначала повидай человека, который выпускает такие листки. Повидай его или того, кого он там поставил распоряжаться всеми делами. Поживи в палатке у дороги, где по соседству будет еще семей пятьдесят таких же, как твоя. Этот человек заглянет к тебе, посмотрит, осталась ли у вас еда. Если увидит, что пусто, тогда спросит: «Хочешь получить работу?» Ты скажешь: «Конечно, хочу, мистер. Спасибо вам». А он скажет: «Ладно, я тебя возьму». Ты спросишь: «Когда выходить?» Он тебе все объяснит: и куда прийти, и к какому часу — и уйдет. Ему, может, нужно всего двести рабочих, а он поговорит с пятьюстами, а эти еще другим расскажут. Вот ты приходишь туда, а там дожидается тысяча человек. Тогда он объявит: «Плачу двадцать центов в час». Половина, может, уйдет. А те, кто останется, они уж так наголодались, что и за корку хлеба готовы работать. У этого агента контракт на сбор персиков или, скажем, на сбор хлопка. Теперь понимаешь, в чем дело? Чем больше набежит народу да чем они голоднее, тем меньше он будет платить. А когда ему попадаются многосемейные, с малыми ребятами… э-э, да ладно! Я же сказал, что не буду тебя расстраивать.

Лица у слушателей были холодные. Глаза оценивали каждое слово оборванца. Он смутился.

— Сказал, что не буду расстраивать, а сам… Ведь ты все равно поедешь. Назад не вернешься.

На крыльце наступила тишина. Фонарь шипел, вокруг него ореолом носились ночные бабочки. Оборванец торопливо заговорил:

— Я посоветую тебе, что делать, когда вот такой агент будет звать вас на работу. Слушай! Ты его спроси, сколько он платит. Пусть он тебе напишет это на бумаге. Пусть напишет. Я вам всем говорю, вас одурачат, если вы этого не сделаете.

Хозяин наклонился вперед, чтобы лучше видеть этого оборванного, грязного человека. Он сказал холодно:

— А ты не из бунтовщиков? Ты не из тех, кто всякую агитацию разводит?

Оборванец крикнул:

— Нет! Ей-богу, нет!

— Их тут много шляется, — продолжал хозяин. — Только народ мутят. Головы всем задуряют. Пройдохи — их тут много шляется. Дайте только срок, мы этих бунтовщиков приберем к рукам. Выгоним отсюда. Хочешь работать — пожалуйста. Не хочешь — проваливай к дьяволу. Подстрекать не позволим.

Оборванец выпрямился.

— Я хотел предостеречь вас, — снова заговорил он. — У меня целый год ушел, пока я не разобрался во всем этом. Сначала двоих ребят схоронил, жену схоронил. Да ведь вам не втолкуешь, я знаю. Мне тоже не втолковали. Да разве расскажешь про то, как ребятишки лежат в палатке со вздутыми животами, а сами кожа да кости, дрожат мелкой дрожью, скулят, что твои щенята, а я бегаю, ищу работу… хоть какой-нибудь, не за деньги! — крикнул он. — Да хоть за чашку муки, за ложку сала. А потом является следователь. «Причина смерти — недостаток сердечной деятельности». Так и записал. Да… дрожат мелкой дрожью, а животы вздутые…

Слушатели совсем притихли. Рты у них были полуоткрыты, они дышали часто, прерывисто и не сводили с оборванца глаз.

Оборванец оглядел всех, повернулся и быстрыми шагами отошел от крыльца. Темнота сразу поглотила его, он исчез, но шаги, шаркающие шаги, слышались долго. По шоссе промчалась машина, и ее фары на миг осветили его: он шел низко опустив голову, засунув руки в карманы черного пиджака.

Люди, собравшиеся у крыльца, беспокойно задвигались. Кто-то сказал:

— Ну что ж… время позднее. Надо спать.

Заговорил хозяин:

— Бездельник какой-нибудь. Таких сейчас много шатается. — И замолчал. Потом откинулся вместе со стулом к стене и почесал шею.

Том сказал:

— Я пойду повидаюсь с матерью, а потом мы поедем дальше.

Джоуды отошли от крыльца.

Отец сказал:

— А что, если он говорил правду?

Ему ответил проповедник:

— Конечно правду. Свою правду. Он ничего не выдумывал.

— А мы как же? — спросил Том. — Для нас это тоже правда?

— Не знаю, — сказал Кэйси.

— Не знаю, — сказал отец.

Они подошли к палатке — к переброшенному через веревку брезенту. Внутри было темно и тихо. При их приближении на земле у входа что-то зашевелилось и поднялось на уровень человеческого роста. Это мать встала им навстречу.

— Все спят, — сказала она. — Бабка тоже уснула. — И, увидев Тома, спросила испуганно: — Как ты сюда попал? Все благополучно?

— Починили, — ответил Том. — Можем ехать дальше вместе с вами.

— Слава господу богу, — сказала мать. — Мне уж здесь не сидится. Поскорее бы туда, где зелень кругом, где приволье. Поскорее бы доехать.

Отец откашлялся.

— А там один рассказывал…

Том дернул его за руку.

— Да, интересно было послушать, — сказал Том. — Народу, говорит, туда едет видимо-невидимо.

Мать приглядывалась к ним в темноте. Под брезентовым навесом кашлянула и засопела во сне Руфь.

— Я их помыла, — сказала мать. — За всю дорогу первый раз хватило воды на купанье. И для вас осталось два ведра. В дороге одна пачкотня.

— Все здесь? — спросил отец.

— Все, кроме Конни и Розы. Они решили спать на воле. Говорят, жарко под одеялом.

Отец проворчал:

— Все ей плохо, этой Розе. Уж очень стала привередливая.

— Первый ребенок, — сказала мать. — Они оба прямо трясутся над ним. Ты сам такой же был.

— Ну, мы поехали, — сказал Том. — Свернем с дороги где-нибудь неподалеку. Может, мы вас не заметим, так вы сами посматривайте. Будем с правой стороны.

— Эл остается?

— Да. Вместо него поедет дядя Джон. Прощай, ма.

Они пошли через спящий лагерь. Возле одной из палаток неровным огнем горел маленький костер; женщина следила за котелком, в котором варился ранний завтрак. Вкусно запахло фасолью.

— Вот бы съесть тарелочку, — вежливо сказал Том, проходя мимо.

Женщина улыбнулась.

— Еще не готово, а то я бы угостила, — сказала она. — Приходите утром пораньше.

— Благодарю вас, мэм, — ответил Том.

Он, Кэйси и дядя Джон прошли мимо крыльца. Хозяин все еще сидел на стуле, фонарь горел ярко и шипел. Хозяин поглядел на них.

— Газолину в фонаре мало, — сказал Том.

— Да уж закрывать пора.

— Денежки по шоссе больше не катятся? — спросил Том.

Передние ножки стула опустились на пол.

— Ты брось задирать. Я тебя запомнил. Ты тоже из бунтовщиков.

— Правильно, — сказал Том. — Я большевик.

— Слишком много вас развелось за последнее время.

Том засмеялся и, выйдя из ворот, сел в машину. Садясь, он прихватил ком земли и швырнул его в шипящий фонарь. Они услышали, как стукнуло об стену, увидели, что хозяин вскочил со стула и стал вглядываться в темноту. Том включил зажигание и выехал на дорогу. Он внимательно прислушивался к работе мотора, прислушивался, не стучит ли. Шоссе уходило вдаль, еле виднеясь в слабом свете фар.