Онлайн книга «Пока мы можем говорить»
|
Вспоминая те события, Эмико не могла отделаться от мысли о том, что усматривает иррациональную связь между деятельностью Отряда № 731 и этими пропажами. Как будто Отряд самим своим существованием нарушил ход вещей. Когда Эмико услышала о «наваждении Августины», она, подумав, решила рассказать Жене и Анне о том, что происходило тогда вблизи станции Пинфань, и о своих соображениях насчет происходящего сейчас. – Так что, – сказал Женя, – мы можем предположить… ну так, в качестве гипотезы, что, например, в поселке Верхняя Яруга Белгородской губернии люди творят что-то жуткое? Делают в своих подвалах колбасу из соседей, пьют кровь христианских младенцев? И из-за этого там пропадают дети? – Это всего лишь мои догадки. – Эмико пожала плечами. – Возможно, они покажутся вам мистическим бредом. А может, вам пригодится… Утро понедельника ознаменовалось явлением главврача в кабинет Анны. – Сумасшедший дом, – с порога сказал он. Анна устало посмотрела на него. Сегодня она была без косметики, гладко причесанная – тихая, осенняя, с бледными губами. – Вы, как всегда, точны в высказываниях, Евгений Петрович, – заметила она. – И хотела бы возразить, да нечего. Женя подумал и присел на краешек стола. – Проходил по парку – залюбовался. Твоя Тома разучивает с пациентами песни из репертуара Аллы Пугачевой. «А ты такой холодный…» – слышишь, завывают? – Ничего не имею против. – Анна уткнулась в историю болезни. – Пусть поют, пляшут. Всё какая-то радость. – Так что́ ты поняла? – Он протянул руку, чтобы погладить ее по щеке; она отстранилась. – Ты звонила мне вчера и сказала, что поняла… – Во-первых, я хочу расселить Варю и Августину. Завтра у меня пациентку перевозят в интернат, освободится одноместная. Туда Августину. И пока в режиме изоляции подержим. – Почему? – Мне кажется, что она может быть опасной. – Для Вари? – Для кого угодно. В данном случае для Вари. Что ты поднял брови? Я знаю, чего ждать от шизофреника, от эмдэпэшника, от веселого гебефреника. А вот от нее не знаю, чего ждать. Ну, мне так спокойней будет. – Конечно-конечно… – поспешил согласиться Женя. – Тем более что по вопросам размещения пациентов завотделением не обязан советоваться с главным врачом, это полностью твоя прерогатива. Ну, Аня… Анна поднялась и села рядом с ним на краешек стола. И положила руку ему на колено. И он стал на эту руку смотреть. – Муж у Вари, Борис, – частный детектив. Даже, кажется, владелец собственного детективного агентства. Ты меня слышишь? Женя подумал и накрыл ее руку своей. – Слышу, слышу. – Я бы заплатила ему. Но мне нечем… – За что? – Чтобы он поехал в эту Яругу, провел расследование. Женя взял ее руку и осторожно снял со своего колена. Встал со стола, машинально выровнял запонки на манжетах. – Ну, положим, мне есть чем… Заплатить, в смысле. Можем заплатить. Но зачем? Чтобы что? К тому же это Россия, другое государство, если ты забыла. Аня переместилась к окну, стояла, смотрела на своего соседа-дрозда. – У каждой инициативы должны быть какие-то веские основания, – вяло подытожил Женя. Она взглянула на него, слегка нахмурившись, – так мать может посмотреть на разбитую коленку сына: вроде бы ничего страшного, а досадно и малыша жалко. – А если бы там были твои дети? «Все, я больше не могу, – подумала Анна. – Не могу». Сегодня утром, уходя, она задержалась в дверях, как обычно, посмотрела на мужа. Он стоял в красной арафатке, наброшенной на голые плечи, переминался с ноги на ногу, ждал, когда она выйдет, чтобы закрыть за ней дверь. Он всегда провожал ее. Анна погладила его по щеке, ткнулась носом в арафатку. От ткани пахло сигаретами и гречишными оладушками, которые Олег ни с того ни с сего затеял печь вчера на ночь глядя и утром сунул пакетик уже остывших ей в сумку. – У вас же там микроволновка есть? Ты разогрей, – напомнил он на пороге. Сердце у нее сжалось и разжалось, двинулось куда-то в беспокойное плаванье. Сейчас она выйдет на улицу и будет глубоко дышать всю дорогу до автобусной остановки. Да что же это такое… – Ты не обижайся на меня, что я все время мотаюсь. – Она неловко погладила его по плечу, отчего арафатка стала сползать и повисла на локте. – Понимаешь, я же… Работа же… – Ничего, я привычный. – Он смотрел на нее своими серыми глазами, каким-то особенным своим тихим взглядом, безо всякой укоризны, как смотрел на безнадежное героическое растение, на трудолюбивого паучка, неожиданно обнаруженного сегодня в кухонном углу, на медленный дождь за окном. Дверь бесшумно закрылась за ней, ключ повернулся в замке, и Анна прижалась горячим лбом к липкой дерматиновой обивке. Она давно привыкла плакать так, чтобы глаза оставались сухими. Слезы лились внутрь, стекали по задней стенке горла и растворялись где-то в районе солнечного сплетения. Да что же это такое… Куда это годится… Сколько времени прошло с тех пор, как она из честно страдающей женщины, стойкой, преодолевающей непростые житейские обстоятельства, превратилась в лживую, изворотливую, потакающую своим прихотям блядь? Анна вздрогнула от неожиданного для нее самой финала внутреннего монолога и стала мучительно всматриваться в узор дверной обивки. Ей казалось, что муж дышит за дверью, чувствует ее присутствие, стоит, не уходит. Почему это произошло? Как это было? Сначала они незаметно перешли на «ты», и несколько дней Женя таскал ее обедать в маленький испанский ресторанчик, самый близкий к больнице из всех возможных. Итак, во вторник они болтали, смеялись, нашли какое-то количество общих знакомых, он перекладывал ей на тарелку свой кусок телятины под вишневым соусом, воровал у нее креветку из салата, по ходу дела обаял официантку. В среду она смотрела на его руки. Он снял пиджак и остался в белой сорочке-апаш с короткими рукавами. Так вот, смотрела она, смотрела… и вдруг поняла – больше всего на свете ей хочется, чтобы он обнял ее вот этими руками. Тепло и крепко. Изо всех сил. В четверг они говорили несколько более возбужденно, чем обычно. Оба чувствовали внутреннее напряжение, им уже было невмоготу и еще было страшно. В какой-то момент она сказала: «Ну ты понимаешь…» – и сделала жест, и он перехватил ее пальцы в движении. Повисла тишина. Ситуация мгновенно обрела новое качество. «Понимаешь…» – медленно повторила она, хотя сама прекрасно понимала, что продолжать уже не имеет смысла, то есть имеет смысл продолжать, но в ином духе. Он молчал, смотрел на нее, склонив голову, смотрел так, что вопросы отпадали сами собой, и тихонечко мял, сдавливал подушечки ее пальцев. Ее сердце перекатилось в руку и билось там. Она поняла, что страшно хочет этого мальчика, который притворяется новым главным врачом. Страшно. Он это знал, чувствовал, он тихонько потянул ее руку на себя, и они оказались рядом. Не напротив, как еще вчера, а рядом – на коротком диванчике с льняными синими подушками, и она почувствовала теплую тяжесть его тела. |