Книга Осень в Пекине, страница 31 – Борис Виан

— Куда это? — осведомился археолог.

— Куда-нибудь, — ответил Анжель. — Они в гостинице производят столько шума.

— Кто «они»? — спросил аббат. — Вы знаете, я отличаюсь беспримерной способностью хранить тайны.

— О, тут нет никакой тайны, — признался Анжель. — Я скажу вам, кто. Это Анна и Рошель.

— Ага! — сообразил аббат. — Они, вероятно, занимаются...

— Она кричит. Она не умеет делать это молча. Просто ужас какой-то. Меня поселили в соседней комнате. Там невозможно находиться.

Бронза шагнула к Анжелю, обвила его шею руками и поцеловала.

— Пойдемте с нами, — позвала она. — Мы ищем Клода Леона. Знаете, аббат Грыжан невозможно забавный.

Ночь цвета желтых чернил была исчеркана тонкими сверкающими штрихами падающих под разным углом звезд. Анжель пытался разглядеть лицо молодой женщины.

— Вы очень милая, — сказал он. Аббат Грыжан и Атанагор пошли вперед.

— Нет, я не всегда милая, — сказала Бронза. — Хотите увидеть, какая я?

— Хочу, — ответил Анжель.

— Тогда посветите зажигалкой.

— У меня нет зажигалки.

— В таком случае потрогайте меня руками, — сказала она, слегка отстраняясь.

Анжель положил руки на ее прямые плечи и поднялся вдоль шеи вверх. Пальцы его пробежали по щекам Бронзы, по ее сомкнутым векам и наконец заблудились в черных волосах.

— Каким странным запахом от вас пахнет, — сказал он.

— Чем же это?

— Пустыней. — Анжель уронил руки вдоль тела.

— Вы изучили только мое лицо, — сказала Бронза.

Анжель ничего не ответил. Он не шевелился. Она придвинулась к нему и снова обвила голыми руками его шею. Прижавшись щекой к его щеке, она шепнула:

— Вы плакали.

— Да, — пробормотал Анжель, боясь шелохнуться.

— Не стоит плакать из-за девицы. Ни одна девица не стоит слез.

— Я не из-за нее плакал, — сказал Анжель. — А из-за того, какой она была и какой теперь станет.

Казалось, он вышел из тяжкого забытья, и руки его обхватили талию молодой женщины.

— Вы очень милая, — повторил он. — Давайте догоним их.

Она разжала объятия и взяла его за руку. Они побежали по бугристому песку, спотыкаясь в темноте, и Бронза смеялась.

Аббат Грыжан успел рассказать Атанагору, как Клод Леон сделался отшельником.

— Понимаете, — говорил он, — этот парень не заслуживал того, чтобы томиться всю жизнь в тюрьме.

— Разумеется, — согласился Атанагор.

— Вы тоже так думаете? Безусловно, он заслужил гильотину. Но у епископа всюду свои люди.

— Значит, Леону повезло.

— Заметьте, это мало что меняет. Быть отшельником, может, и неплохо. По крайней мере, отсрочка обеспечена.

— Почему? — спросила Бронза, поймав конец фразы.

— Потому что по прошествии трех — четырех лет отшельники, как правило, сходят с ума. Тогда они бредут куда глаза глядят до тех пор, пока не встретят маленькую девочку, которую убивают и насилуют.

— И так всегда? — удивился Анжель.

— Всегда, — убежденно заключил Грыжан. — Известен один-единственный случай отступления от этого правила.

— И кто же это был? — спросил Атанагор.

— Очень порядочный человек. Истинный святой. Но это длинная история. Хотя и чертовски поучительная.

— Расскажите же скорей... — умоляюще-настойчиво попросила Бронза.

— Нет, никак невозможно, — ответил аббат. — Все это так длинно. Я вам расскажу только конец. Итак, он пошел куда глаза глядят и встретил маленькую девочку, которая...

— О, не продолжайте! — сказал Атанагор. — Какой ужас!

— ...которая сама его убила, — докончил Грыжан. — Она была маньячка.

— О, — выдохнула Бронза, — какая жуткая история. Бедный юноша. Как его звали?

— Грыжан. Ах нет, простите. Я немного задумался. Его звали Леверье [38] .

— Невероятно, — сказал Анжель. — Я знал одного Леверье, но с ним не произошло ничего похожего.

— Значит, это был другой Леверье, — парировал аббат. — Или я наглый лжец.

— Несомненно... — сказал Атанагор.

— Смотрите, там огонек, — вдруг сказала Бронза.

— Должно быть, мы у цели, — ответил Грыжан. — Простите, но необходимо, чтобы сначала я вошел один. Вы явитесь чуть позже. Таково правило.

— Тут некому проверять, — заметил Анжель. — Ничего не случится, если мы войдем вместе с вами.

— А моя недремлющая совесть? — возразил аббат. — Мот-мотылевич, король мотыльков...

— Всех околпачил, а сам был таков! — хором договорили остальные.

— Хорошо, я вижу, вы знакомы с обрядом не хуже меня... — сказал аббат. — Так и быть, беру вас с собой. Откровенно говоря, мне это больше по душе. Один я завяну со скуки.

Он подпрыгнул, перекувырнулся в воздухе и приземлился на полусогнутые ноги. Разлетевшиеся полы сутаны легли на песок, как лепестки большого черного цветка, едва различимого в темноте.

— Это тоже составляет часть обряда? — спросил археолог.

— Нет! Это маленькая хитрость моей бабушки. Она прибегала к ней, когда хотела незаметно пописать на песок. Должен вам признаться, я не ношу обычных апостольских кальсон. Слишком жарко. У меня есть на это специальное разрешение.

— Я думаю, весьма обременительно носить с собой такое количество разрешений, — заметил археолог.

— А я их микрофильмировал, — объяснил Грыжан. — Копия занимает ничтожно малый реальный объем. — Он выпрямился. — Ну что ж, пошли!

Клод Леон поселился в крохотной, кокетливо обустроенной лачуге из дерева мягких, уютных пород. Сложенная из булыжников кровать занимала целый угол жилой комнаты; это был единственный предмет обстановки.

С кухней комнату соединяла дверь. Снаружи сквозь застекленное окно можно было видеть самого Клода Леона. Стоя на коленях перед кроватью и обхватив голову руками, он медитировал.

— Ку-ку! — сказал аббат, входя. Отшельник поднял голову.

— Еще рано, — сказал он. — Я успел досчитать только до пятидесяти.

— Вы играете в прятки, сын мой? — спросил Грыжан.

— Да, отец мой, — ответил Клод Леон. — С Лавандой.

— Вот как! — сказал аббат. — А мне можно поиграть с вами?

— Да-да, конечно! — ответил Клод, вставая. — Я пойду скажу Лаванде, она будет очень рада.