Онлайн книга «Как закалялась жесть»
|
Действую рукой и зубами (а чем еще?). Обычно в качестве рукоятки используют штопор. У меня нет такого богатства, зато есть чайная ложка, припасенная с ужина. Накручиваю на нее один конец струны. Обматываю все это дело скотчем, найденным в кладовке у Томы. Рукоятка готова. Скотч я не жалею, использую весь рулончик, — а сверху еще лейкопластырем. Проблема в том, что если струну напрямую, без защиты, крепишь к рукоятке, между пальцами в момент стираешь всю кожу. Я обычно ставил резиновую оплётку. Пластырь — не лучшая замена, но другого средства под рукой нет… Теперь — боевая часть. На другом конце привязывают груз (чаще всего гирьку), в моем же случае отлично подойдет статуэтка стойкого одноного солдатика. Груз должен быть не менее 50 грамм, а здесь — литой чугун, раза в полтора весомее. Просто супер. Как же пригодился мне твой издевательский подарок, возлюбленная Эвглена! * * * …Провозился чуть дольше, чем рассчитывал, но в срок уложился. Никто меня не засек, не поймал. Засовываю гитару обратно в чехол. Затем пробую оружие: зажимаю ложку в пальцах, пропустив струну между средним и безымянным, и осторожно делаю «восьмерку» — перед собой, сбоку… и тут же целую грузиком пол. Идиот! Если ноги у тебя ополовинены, до фигур ли высшего пилотажа? Тогда я кручу «восьмерку» над головой, параллельно полу… раскручиваю, раскручиваю до предела… тонкий свист ласкает уши… просто идеально. Ловлю чугунного солдатика в кулак… Организм вспомнил, как это делается! Моторика работает! Ха-ха, девчонки, ждите! Было время, я разбивал бутылки даже без грузика, самой струной. Наконец последнее, что осталось. Раньше я прятал эту штучку в рукаве, прикрепив ее нитками, и лишь в особых случаях брил левую руку. Зачем брил? Затем, что если намотать струну на руку, а потом снять, — эффект эпилятора гарантирован. В нынешних условиях побрить единственную целую конечность я не имею возможности, так что придется поискать другой вариант. Изготовленную «струну» я обматываю вокруг талии, поверх майки. Грузик и рукоятку затыкаю за резинку бриджей. Надеваю рубашку. Нормально: и размотать недолго, и когда носишь — незаметно. Правда, насчет быстроты — это когда у тебя есть обе руки… Ладно. Теперь придется носить рубашку, не снимая. Певец, закрыв лицо забинтованными обрубками, беззвучно плачет; слезы текут по его красивому бледному лицу, впитываются в бинт… Я смотрю на него и думаю: как ни жаль мне этого парня, но выживет из нас двоих только один. Выбор жесток. Вдруг подает голос Алик Егоров, забытый и нами, и нашими мучителями: — Я видел, кто это сделал… Подползаю к нему. — Чего-чего? С трудом повернув голову, он мне подмигивает: — Ловко у тебя получается… вжик-вжик… ты ведь отомстишь?.. за меня… — Если ты мне кайф не сломаешь. — Не боись, не сломаю… Позови… этих. Я видел… кто прикончил их бабку… — Звать-то зачем? — Сос… кучился… 38. Эвглена Теодоровна взорвалась, как свето-шумовая граната: — В чем дело, Саврасов? — Все вопросы к нему, — показал урод на Алика. — Может, человек бредит, а может, решил помочь следствию. — Я видел… ночью… кто убил тетю Тому… — сказал тот, улыбаясь. — Проснулся от боли… Лучше бы не улыбался — сошел бы за нормального. — И кто же? Вместо ответа он поиграл язычком во рту. Удивительно похабное зрелище, если умеешь. Парень умел. — И что сие означает? — осведомилась Эвглена. — Хрен, — объяснил он. — Правильно ли я поняла? Ты видел убийцу, но имя его не назовешь. Он закивал, сияя. Она потемнела ликом. — А если снова под нож, — сказала она. — Прямо сейчас. — Катите колесики… Все для тебя… мадам… — Язычок поганый отрежу. — Стану… немым… спрашивай потом… у немого… — На самом деле, конечно, начну с гениталий, — предупредила она. Он хрипло закашлял — засмеялся. — Я… бесполый… — И без наркоза! — Я… мертвец… ничего не чувствую… — Так, — она огляделась, словно ища поддержку. Уродец уже забрался на свою койку и сидел там, изображая, что лично его эта ситуация не касается. Музыкант что-то напевал, вытирая слезы обрубками рук. — Укол сделаю — все выдашь. Психохимию и мертвец почувствует. — Отлично… кайф словлю… напоследок… — Я еще вернусь, наглец — пообещала Эвглена Теодоровна. — С дочерью. Пусть поучится, как языки таким ничтожествам развязывать. Она вышла, аккуратно закрыв дверь. — I’ll be back, [15] — сказал Алик Егоров, подражая Терминатору, и хрипло закашлял. 39. Понедельник в этом доме был не самым тяжелым из дней. Наибольшая операционная нагрузка обычно приходилась на субботу-воскресенье, так что понедельник мог бы сойти за выходной. Так и сегодня: клиентов не ожидалось. Это сильно упрощало дело. Специалист по электронной безопасности пришел к полудню. Эвглена Теодоровна вызвала его вне графика — через контору, назначенную когда-то Пагодой. Обычно этого человека не приглашали на Второй этаж, но сегодня предстояло нарушить правило. Зачем понадобилось вызывать специалиста по прослушке? Да потому, что слишком уж много Виктор Антоныч Неживой знал и о больничке, и вообще, о том, что в доме делается! Объяснений этому обстоятельству Эвглена Теодоровна находила всего два: либо их подслушивают, либо в доме завелся «крот». А может, и то, и другое сразу… Для порядка специалист излазил с аппаратурой первый этаж. Доложил: чисто. Перебрался на второй… В студию, бывало, поднимались посторонние. Крайне редко, однако всякое в жизни случается. Иногда сантехник понадобится, иногда электрик. Или, скажем, мастер по ремонту медицинского оборудования. В подобных случаях, когда дело касалось нужд Второго этажа, специалистов присылали высокие покровители. Гости, разумеется, были не в курсе, куда пришли и что это за дом, однако узнать лишнее боялись даже больше, чем хозяева боялись перед ними раскрыться. Думали, тайная элитная больница от неназываемого крутого ведомства (так им говорили в конторе). Что по внешним признакам походило на правду. …Музыкант Данила и фанат Егоров лежали под медленными капельницами, подававшими в кровь кетамин и дроперидол: их отправили поспать часок-другой, чтоб случайно не вякнули чего. В подобных случаях Эвглена всегда так поступала. Саврасова — не тронула. Доверяла его благоразумию. Саврасов был проверенный пациент: он давно уже вел себя весьма благоразумно. И вообще, он был не пациент, а муж, — поди, не чужой человек. |