Онлайн книга «Бомба для председателя»
— Это Граузнец, это Урсула, я забыл ее фамилию, это болгарин, который сбежал… Это… Вот этого я не знаю… Он не из наших… — А машина чья? — Моя. — А кто вам предложил поездить по городу в тот день? — Не помню. Мы же тогда вып… — Выпили, выпили… Но это не моя компетенция. Пьянство за рулем карает полиция. Попробуйте вспомнить, кто предложил вам уехать с пляжа. — По-моему, болгарин… Он хотел посмотреть город… — О чем он говорил с вами? — Я не знал, что он сбежит, иначе я бы внимательней прислушивался к его разговорам. — Он был интересным собеседником? — Урсуле так показалось. Я с ним что-то не очень разговорился. Он показался мне чересчур веселым. Эдаким бодрячком. А я не очень-то верю бодрячкам. Особенно оттуда, из-за стены. — Давайте я попробую сформулировать очень важный вопрос, а вы мне ответьте на него со всей мерой серьезности… Через два дня после встречи с вами Кочев решил не возвращаться домой. Почувствовали ли вы в его разговорах, в манере поведения желание, намерение, проблеск намерения не возвращаться домой? Может быть, он спрашивал вас, как отсюда перебраться еще дальше на запад, интересовался трудоустройством, спрашивал о болгарских эмигрантах, о господах из НТС, которые дерутся с Кремлем?.. Вспомните, пожалуйста, все, что можете вспомнить. — Он произвел на меня впечатление бодрячка, — повторил Ульм, — шутил: «Вы все — акулы империализма…» Говорил, что не смог бы здесь жить, потому что «чувствуешь себя завернутым в целлофан — полная некоммуникабельность». — Он сказал вам, что не смог бы здесь жить? — Да. Он так говорил. — Значит, для вас было неожиданным сообщение о том, что Кочев решил не возвращаться на родину? — Для меня это было полной неожиданностью. — Садитесь вон за тот столик и запишите это. Я приобщу ваше показание к делу. — Хорошо. — И перечислите имена тех, кто был с вами в тот день. — Хорошо. — Если у вас возникнут какие-то новые соображения по поводу вашей встречи с Кочевым — тоже пишите. — Собственно, ничего нового у меня не должно возникнуть. Я, правда, был несколько удивлен его немецким, он говорил как настоящий берлинец. А в остальном он трещал, словно диктор московского радио: «Да, у вас очевидная техническая революция, да, вы сделали гигантский рывок, нет, ваш рабочий класс не может быть пассивной силой, но ваши нацисты подняли голову, и, если вы будете просто митинговать — без программы и без организации, вас сомнут в самом близком будущем». Ну и еще что-то в этом роде. — Вот вы все и запишите, пожалуйста. И последнее: вы не помните, он не уговаривался ни с кем из ваших приятелей о встрече? — Я не слышал. Может быть, Граузнец знает? Или Урсула. Она любит экзотику. Она видела первого красного в своей жизни. — Напишите мне ее адрес и телефон. — У нее нет телефона, она живет в общежитии. — Адрес? — Нойерштадт, семь. По-моему, на третьем этаже. Ее там все знают. 6 Урсулу привезли через полчаса после того, как Ульм кончил свои показания. — Девятнадцатого мы уговорились о встрече — это верно. Назавтра днем мы с ним увиделись, господин прокурор… Мы выпили кофе… — Где вы увиделись? — В «Момзене». — В какое время? — В пять часов. — Кто платил за кофе? — Я хотела уплатить за себя, но он сказал, что женщине у них запрещается платить за себя, и уплатил за нас обоих. А в чем дело? Что-нибудь случилось? Берг сбросил очки на кончик носа и уставился на Урсулу с растерянным недоумением: — Где вы были последнюю неделю? — Дня два я сидела у себя… Готовилась к экзамену. А потом меня утащили на озеро. Мы там зверствуем в палатках. Рвем мясо руками и вообще веселимся. — Ага… Ну понятно. Транзисторы-то хоть возите с собой? — У нас диктофоны. С записанными пленками. Всегда знаешь, что за чем идет: после Элвиса Престли — Рэй Конифф, а потом «поп-мьюзик». А когда слушаешь транзистор, надо напрягаться, потому что обязательно будут какие-нибудь неприятности. Надоело… Пугают гибелью от бомбы, пугают гибелью от русских, пугают гибелью от таяния льдов и загрязнения атмосферы… Берг рассмеялся. «Прекрасное доброе животное… Тот, кто на ней женится, будет самым счастливым человеком, — подумал Берг. — Она отплатит за нежное чувство привязанностью на всю жизнь». — Ну хорошо, — сказал он, — пошли дальше… Если хотите курить — курите. Я, в общем-то, всем запрещаю курить. У меня язва… Жую протертые котлетки и боюсь табачного дыма… — Вы похожи на Спенсера Тресси, вам говорили? — Говорили. Он приезжал ко мне, когда они снимали «Нюрнбергский процесс». Славный старик. — И вы тоже очень славный. — Что?! — Я говорю, что вы тоже очень славный старик. Сейчас совершенно невозможно иметь дело со сверстниками. Их интересует только социология, Маркузе и Режис Дебрэ. Только ваше поколение умеет понимать женщину. Нет, я не психопатка, я просто всегда говорю то, что чувствую. Знаете, я очень смеялась, когда прочитала у Франса — «думающая женщина». Таких нет. Есть женщина чувствующая и нечувствующая… — Пойди вас разбери, — неожиданно для самого себя сказал Берг и почувствовал, что краснеет. — Прокурор, вы девственник?.. — спросила Урсула. — Сколько вам лет, Урсула? — перебил ее Берг. — Двадцать. — Можно задать вам нескромный вопрос, не относящийся к нашей беседе? — Я знаю, о чем вы хотите спросить. Да, да, в пятнадцать. Меня поторопили. Да и я не очень-то хотела стоять на месте. Я никого не виню. Я понимаю вас, вы правы. Мы обвиняем ваше поколение, но сами тоже хороши… Но ведь мы ничего не можем изменить: идеи — ваши, танки — ваши и бомбы — ваши. Нам остается только болтать и рвать мясо руками. А этот красный мне очень понравился. Он мужчина, настоящий мужчина… — Вы были близки с ним? — Я отвыкла от таких формулировок… Конечно… Если считать соседство за столиком, то мы были очень близки. — Как же вы определили, что он настоящий мужчина? — Не знаю. Почувствовала. Он не пускал дым ноздрями, не скорбел. Веселый парень, который знает дело и умеет отстаивать свою точку зрения. Словом, я бы хотела иметь его другом. Мой отец всегда говорил, что надо дружить с мальчиками. Он говорил, что они могут отлупить, но не предать… А что с ним? Он шпион? Вообще, он подходит к роли шпиона… |