Онлайн книга «Бриллианты для диктатуры пролетариата»
— Усталым нечего делать в питейных заведениях — дома надо лежать. Воронцов не выдержал: — Тем не менее позвольте мне посидеть молча: я плохой собеседник, когда устаю. — С чего вам уставать, сударь, — руки-то у вас служивые, чистые. Ваша усталость как раз и требует беседы. Тот, кто молотом машет в кузне, тот к печке тащится, чтобы спать… А вы сейчас, прошу извинить, не о постели думаете, а о бабе в оной… И причем не о своей, но о чужой, что помоложе. — Я велю сейчас вывести вас отсюда. Старик беззубо, тихо рассмеялся. Облизнув острым, синеньким языком толстые губы, спрятанные под пегими усами и бороденкой, он погрозил пальцем Воронцову и шепнул: — Ни-ни, барин! Ни-ни… Воронцов испытал какую-то безразличную, далекую усталость. «Это судьба, — подумал он. — Мне в детстве такие старики снились перед единицей в гимназии». — Ну, барин. Ну, еще что? — Это хорошо, что вы не стали ерепениться. Меня-то не помните? — Не помню. Лакей принес Воронцову водку в графинчике, пива и кусок шипучего мяса, обложенного мелкими желтыми картофелинами. «Рассыпчатая картошечка, — снова безразлично подумал Воронцов, — врут в глаза и не боятся…» — А я вас помню, — понизив голос, сказал старик. — Нет, по фамилии не помню; по лику помню: я швейцаром был в Английском клубе. Вы туда приезжали… И с Немировичем приезжали, с народным артистом, и с покойником Мамонтовым… «И это в первый же день, — отметил Воронцов, разрезая мясо. — Никандров высмеял бы меня за такой сюжет». — Обознаться не могли? — Не мог… Водочкой угостите? — Наливайте. Старик шумно выпил пиво с водкой и спросил — теперь уже не юродствуя, а деловито, оценивающе: — Девочка не нужна? Хорошие есть девочки — с комнатками, в частных домах, так что лишних людей не будет, да и запоры хороши, если, не ровен час, проверка. — Значит, в ливрее стояли? В услужении у кровопийц? — Проверяете вы меня ловко… В ливрее ж разве кто стоял в Английском клубе? В сюртуках, только в сюртуках… — А что ж милицию не зовешь? Награду за меня уплатят… — У нас за это наград не платят… Третье отделение платило, а тут лишь грамоту на глянце… Значит — не обознался я… У меня глаз цепкий… Вы-то нас никого не помнили, а мы вас всех до одного — как во сне видим… — Гражданин официант, — попросил Воронцов пробегавшего мимо лакея, — еще два графинчика. — И пива, — подсказал сосед. — А вам? — спросил лакей. — Пивка повторим? — Нет. Мне не повторяйте. «Может, заснет, — тоскливо подумал Воронцов. — Налить бы побольше, чтобы уснул. Тогда и уйти. Ведь начнет в спину кричать, животное…» Но старик не уснул. Он поднялся первым и предложил: — Пошли, мил человек. Я всю жизнь бездомным прожил — бездомного за версту вижу. Москва нынче бездомных не любит и примечает быстро. Пошли. Он привел Воронцова в маленький домик на Плющихе, прилепившийся к крутому склону горы, спускавшейся к Москве-реке; было в этом домике темно, дверь отворила подслеповатая старуха и сразу же ушла за тонкую фанерную дверь и там — Воронцов слышал это отчетливо — пробормотала: — Эх-эхе-хе, тяжелы грехи наши тяжкие… Старик открыл дальнюю — в углу — дверь и подтолкнул Воронцова в спину: — Я тут, рядышком. Что надо — кликните, я мигом. Девушка спала на узенькой софе, укрывшись пледом. Воронцов стоял не двигаясь, прислушиваясь к тому, закроет старик входную дверь на засов или уйдет. И лишь когда скрипуче грохнула щеколда, а потом прогрохотал засов, он выдохнул и медленно осмотрелся. Окно было низкое, закрытое ставнями. Воронцов на цыпочках подошел к ставням, осторожно открыл крючок и выглянул на улицу: окно выходило в густой сад. Голые ветви сирени упирались в стекло. Воронцов вернулся к двери, запер замок, ключ положил в карман; снял казакин, свернул по-походному, положил возле двери и лег на него, как на подушку, хрустко и длинно вытянувшись. — Между прочим, — чуть хрипловатым голосом сказала проститутка, — червонец обязаны уплатить — так или иначе. — Сейчас? — Можно утром. — Когда кончится мое время? — У вас что — нет документов? — Почему… Есть… Я поссорился дома… — Не врите. Дед таких не приводит. — Кто он, между прочим, этот ваш дед? — Покойный грешник в улучшенном издании. Воронцов сел. С неожиданным интересом посмотрел на девушку: она лежала, по-прежнему отвернувшись к стене. — Тебя как зовут? — спросил он. — А вас? — Меня зовут Дмитрий Юрьевич… — Значит, Митя… Маленькое имя, — заметила девушка, — вы уж извините, но мне вас по имени-отчеству называть неудобно: тех, кто с тобой спит, надо называть по имени — я пытаюсь камуфлировать распутство чувством… — Бред какой-то, — пробормотал Воронцов, увидав громадные синие глаза, густые черные волосы, прекрасного овала лицо, — да вы тут что, все — умалишенные? — Все, все… Вы, мы, я… Водки не принесли? — Нет. — Попросите деда. Это дополнительная такса: за раздельную кровать. Старик принес водку в грязной, зеленоватого цвета бутылке с отколотым горлышком. — Сала подай, — сказала девушка. — Сало кончилось, Анна Викторовна. — Что у тебя еще есть? — Хлеб. — Принеси хлеба. — Может, сбегать поискать чего на Брянский? — А что ты там найдешь? — Там начали пирожками торговать с ливером. — Дайте ему денег, Митя, пусть он принесет пирожков. Воронцов достал из бокового кармана пачку денег и протянул старику червонец. — Сейчас я обернусь, — сказал дед, — мигом. Когда старик ушел, Анна Викторовна поднялась с софы; была она высокая, тонкая, сложена великолепно, по-английски. — Без закуски пьете? — спросила она, подойдя к столу. — По-всякому пью. Она разлила водку по стаканам и медленно выпила свой — тяжелыми, слышными глотками. — Пейте, Митя. Сивуха, правда, но гнали ее из хлеба. Воронцов отошел к окну, отворил ставни. Пламя керосиновой лампы отражалось в стекле ладонями молящейся богоматери. — Кто вы и почему вы здесь? — спросил Воронцов. |