Онлайн книга «Бриллианты для диктатуры пролетариата»
— Вот и я, — сказала она, ставя сверток на стол. — Я взяла много необычайно вкусных вещей. Она включила граммофон — новую американскую модель — и поставила Моцарта. — Он утренний композитор, — сказала Лида, — после него так прелестно жить на свете. Я позвонила к Роману. Он сказал, что все будет хорошо и что «товарищи уже начали наблюдение за всеми объектами». — Спасибо. — Пожалуйста, называйте меня хотя бы Лидой. Или мадемуазель Боссэ, а то вы говорите со мной как со столом. — Это в традициях русского театра — стол ли, шкаф. Лида рассмеялась. — Что вы? — спросил Исаев, зараженный ее весельем. — Первый раз вижу интеллигентного человека — оттуда… — Откуда? — не понял Исаев. — Из ЧК, — тихонько прошептала она. — Ну, спасибо, — сказал он, — тронут… — Угощайтесь дарами Ревеля. Особенно вкусны белые пирожные со сливочным кремом. А вот «наполеон» сегодня неудачен, слишком сухой… — Я не ем сладкого, Лида. — А я-то старалась, дуреха. Все ваши — необыкновенно застенчивые люди, только за компанию едят, а ведь я — на жесточайшей диете… — Ну, давайте, я — «наполеон», а вы — одно сливочное. — Ох какой хитренький — я женщина волевая. Не буду. — С вами сразу легко: это — редкое качество у наших женщин. — А я не совсем ваша женщина, — ответила Лида, — папа — француз, а мама — эстонка. — Вы давно с нами? — Два года… — Отчего вы сказали, что я — первый интеллигентный «оттуда»? — Потому что остальные добрые, но все какие-то стальные, а не плотские. И сразу смотрят, нет ли отдушины в соседний номер с фонографом, будто я сама этого до смерти не боюсь… А потом вы Рублева назвали… «Буржуй проклятый, иконы писал» — так мне один ваш сказал. — Это пройдет. — Я за это Богу молюсь… Я верующая, вы это, пожалуйста, запомните и при мне никогда не ругайте Христа. — Вы православная? — Я никакая. Я просто в Бога верю. У меня вообще-то богов много — Христос, Бах, Толстой… Иногда собеседник делается Богом — но это ненадолго. Мой муж был Богом… Я не сумасшедшая, просто я всегда говорю то, что думаю, — иначе как-то совестно людям в глаза смотреть. Хотите еще кофе? — С удовольствием. — Господи, не отказывается! Ура! Власть переменилась! Вы на прощанье скажете: «Товарищ, береги себя» — или нет? — Скажу. — Жаль. А то б вы мне совсем голову вскружили. Я очень влюбчивая, Максим Максимович, — вас так надо называть? Максим Максимович. Почему вы — с ними? — А вы? — Ну, это дурно — вопросом на вопрос. — В общем-то верно. Как отвечать — я вас толком не понимаю: где кокетничаете, где вправду интересуетесь? — Ну, я не знаю, где и как… Разве я могу сама себя разделять? Ваши себя так контролируют, так уж контролируют — оттого за ними и следят. Надо все время быть самим собой — как Бог на душу положит. У меня есть леденцы. Хотите? — Спасибо. Не хочу. — Да ну вас к черту… Ничем не угодишь… — Экая вы, — заметил Исаев, — «даешь эмансипацию»! — Что вы! — ужаснулась Лида. — Мне во сне дети снятся с оборочками и в панталончиках. Ну что же вы молчите: я видела, вы собрались мне ответить. У вас брови сросшиеся, — значит, вы злой ревнивец. — Ну и хитрющая же вы. — Я? Ужасно хитрая. А что? Хитрость — это второй ум… Вы тоже в тюрьме сидели? Мучили вас, да? — Нет. Все у меня благополучно. Даже успел лицей кончить, курс математики начал слушать… — Какой вы молодец! А то я иногда рассуждаю: ну зачем, зачем я с ними? Все мои против них, а я с ними, и расстреляют еще как шпионку! Знаете, как расстреливают: чик — и нету. На остров бросят, а скажут, что пытался убежать и ранил конвоира. О, я знаю, чего вы хотите! У меня есть американские сигареты. С медом. Угадала? — Угадали. — Я умею читать мысли по глазам. Мне предлагали контракт по Южной Америке — «сеансы чудес мадемуазель Боссэ». — Отказались? — Антрепренер сразу стал лезть ко мне за корсет. И потом я могу отгадывать по вдохновению. Профессионально — я только на сцене выдрющиваюсь. И деньги на бочку. Ну? Что вы молчите? — Я жду. — Чего? — Сигарет. — Это я вас обманула. У меня их нет. Просто я для себя угадывала, чего вы хотите. — Лида, спасибо за кофе — я у вас хорошо отдохнул, а теперь мне пора. Боссэ покачала головой: — Роман просил меня быть с вами. Знаете, если вы со мной пойдете, все на меня будут смотреть — я же смазливая и у меня глаза с блудом. А потом он просил вас заболеть. Он сказал, что мы вас навестим, когда врачи поставят первый диагноз… Не верите мне — шифром разговариваете, думаете, что я дурочка, как все женщины. А мне Антон Иванович говорил, что мудрее меня нет женщины. — Деникин? — Да. Необыкновенно милый человек. Я не понимаю, отчего вы его ненавидите? Надо было послать к нему хорошего агитатора, и он бы перешел на вашу сторону. Я пыталась ему все объяснить, но я же не специалист в этой области… — Интересно, что вам Антон Иванович ответил? — О, я запомнила, он очень смешно мне ответил. Он сказал, что, если английскому лакею сказать «спасибо» за работу, он тогда вас на всю жизнь запомнит и отблагодарит, а нашему скажи — Антон Иванович тут замолчал надолго, глаза все тер пальцами, — так неминуемо решит, что вы блажной, и не преминет тебя облапошить, а если замечание сделаешь — так начнет кол из плетня дергать… — Добрый человек Антон Иванович, — усмехнулся Исаев. — Ну, началось! Я этого больше всего боялась… Почему вы так жестоки? Почему вы не ищете путей к миру, а норовите заменить заповедь «не убий» на новую: «ответь ударом на удар»?! — Помните, у Екклезиаста? «Ибо тот из темницы выйдет на царство, хотя родился в царстве своем бедном». Ну, вышли? Вышли. Снисходительность — свидетельство доброты? А снисходительность к нации — это как? — Вы философ? Тогда отчего сердитесь? Даже стали Екклезиаста приводить, а я его в жизни не читала. — Плохо. — А вы почему этого Екклезиаста защищаете? — Я защищаю свою точку зрения; а вы — прелесть. Все-таки давайте-ка мы ослушаемся Романа и я потихоньку пойду один. — Роман будет волноваться. Хотите, погадаю по Лермонтову? — Хочу. — Говорите страницу. |