Онлайн книга «Экспансия-1»
— Про Бирнса он поймет, а с Айком труднее, они ж аккуратисты, все буквочки произносят, — «Ейзенхоувар», по-нашему не сразу разберут… Пошли, племянник… По деревянной лестнице они поднялись на третий этаж, позвонили в тяжелую дверь: больше всего Роумэн боялся, что гада не будет на месте, а он обязан завтра же вернуться в Мадрид, он не имеет права не вернуться туда, потому что тогда повалится дело, которое он задумал; я разыщу этого мерзавца, сказал он себе, никуда он не уйдет, только нельзя паниковать, и тогда все будет так, как должно быть. — Кто там? — услыхал он веселый девичий голос. — Из американского представительства, — сказал Снайдерс. Звякнула цепочка, дверь отворилась, Роумэн увидел молоденькую девушку и даже зажмурился от того, что лицо ее было таким же веснушчатым, как у Кристы. — Где мистер Морсен? — спросил Снайдерс. — Папа! — крикнула девушка. — К тебе! Проходите, пожалуйста. Снайдерс вопросительно посмотрел на Роумэна — стоит ли проходить? Может, сразу же сажать в джип и везти в казарму; Пол, однако, сразу же пошел по коридору в гостиную, цепко оглядывая стены, увешанные маленькими миниатюрками — виды Скандинавии, Португалии и юга Франции; Марсель и Лион узнал сразу же, часто бывал еще до войны, когда учил там французский, — во время летних каникул. В большой, весомо обставленной комнате прежде всего в глаза бросался огромный «Бехштейн»; видно было, что это не деталь гарнитура, но тот предмет, который здесь необходим: он был завален нотами, крышка открыта, на подставке стояла большая папка, видимо, разбирали партитуру концерта. Морсен легко поднялся навстречу Роумэну, сдержанно поклонился и спросил — на чистейшем английском: — Чем могу служить? — Это мы решим позже — можете ли вообще служить, — сухо ответил Снайдерс, — а пока собирайтесь. — Собираться? — несколько удивленно переспросил Морсен. — Я должен понять вас так, что следует взять с собою какие-то веши? Девушка подошла к нему, побледнев; она полуобняла его, прижалась к отцу, и Роумэн заметил, как у нее затряслись губы. Лет семнадцать, подумал он, совсем еще маленькая, но как сразу все почувствовала; зло рождает зло, мир ужасен, боже праведный… — Это зависит от вас, — заметил Роумэн. — На всякий случай возьмите зубную щетку, мыло и джемпер. — Я буду готов через минуту, — сказал Морсен и пошел в свой кабинет. Дочь и Роумэн пошли следом за ним. — Вы можете сидеть, полковник, — сказал Снайдерс, обращаясь к Роумэну. — Я за ним погляжу. А вы пока отдохните… Это он начал свою игру, понял Роумэн. Он делает из меня большого начальника; пусть, ему виднее, в конце концов он тут работает, ему лучше знать, как надо себя вести. — Я могу позвонить? — спросил Морсен, вернувшись из кабинета с джемпером в руках. — Мне надо предупредить, что я… Что я… — Нет, звонить никуда не надо, — отрезал Роумэн. — И вам, — он посмотрел на девушку, — не надо никому звонить. Если разговор пойдет так, как я хочу, папа вернется домой через пару часов. Не в ваших интересах, чтобы кто-то еще узнал о нашем визите. — Я вернусь, маленькая, — сказал Морсен и невыразимо нежным движением погладил девушку по щеке. — Пожалуйста, не волнуйся. — Папочка, — сказала девушка, и голос ее задрожал, — пожалуйста, папочка, сделай так, чтобы поскорее вернуться… Мне так страшно одной… — Да, маленькая, я сделаю все, что в моих силах… Когда спускались по лестнице, Роумэн спросил: — Где ваша жена? — Она погибла при бомбежке, — ответил Морсен. — Незадолго перед концом всего этого ужаса. — Вы живете вдвоем с дочерью? — Да. Мой сын также погиб, — ответил тот. — На Восточном фронте. В джипе Роумэн сел рядом с Морсеном, предложил ему сигарету, выслушал любезный отказ (лицо было совершенно недвижимым, словно театральная маска) и спросил: — Ваша настоящая фамилия… — Если вы из американских служб, она должна быть известна… — Она мне известна, Густав, — ответил Роумэн. — Но есть большая разница между тем, что я читаю в документах — и наших, и Верена, — и тем, что я слышу из уст, так сказать, первоисточника… Итак, ваше имя? — Густав Гаузнер. Роумэн достал из кармана блокнотик — точная копия того, что была у Бласа (подарил ему во время последней встречи в Мадриде; Бласа спасало то, что мать была американка, жила в Майами, поддерживала сына финансово), — и глянул в свои записи, касавшиеся совершенно другого дела, но сделал это так, что Гаузнер не мог видеть того, что у него написано, а Снайдерс был обязан увидеть эту записную книжечку и соответственно сделать вывод, что у Пола разработан план, иначе зачем же туда заглядывать? — Ваше звание? — спросил Роумэн. — Майор. — В каком году вступили в абвер? — В абвер не вступали, это не партия, — сухо ответил Гаузнер. — Я был приглашен туда адмиралом Канарисом в тридцать пятом. — Вас использовали только на скандинавском направлении? — В основном — да. — Ваша штатская профессия? — Преподаватель Берлинского университета. — Специальность? — Филолог. — Это я знаю. Меня интересует конкретика. У кого учились? Где проходили практику? — Моя специальность норвежский и шведский языки. Заканчивал семинар профессора Баренбойма. Работал переводчиком в торговой миссии Германии в Осло. Затем был корреспондентом «Франкфуртер цайтунг» в Стокгольме. — До Гитлера? — Да. — Кому подчинялись в абвере? — Майору Гаазе. Затем полковнику Пикенброку. — Меня интересуют живые, а не покойники. — Гаазе жив. — Разве он жив? — Роумэн обратился к Снайдерсу. — У вас есть на него материалы? — Сейчас проверим, — ответил тот. — Рихард Гаазе? Или Вернер? — Не надо считать меня ребенком, — ответил Гаузнер. — Я в ваших руках, поэтому спрашивайте, а не играйте во всезнание. Гаазе зовут Ганс, он живет в Гамбурге, работает в прессе. — Это крыша? — спросил Роумэн. — Его откомандировал туда ваш Верен? — На такого рода вопросы я стану отвечать только в присутствии генерала. Я готов рассказывать о себе, но о работе — вы должны меня понять — я вправе говорить только с санкции генерала. — Вы будете отвечать на те вопросы, которые я вам ставлю, — отрезал Роумэн. — И не вам диктовать, что я могу спрашивать, а что нет. — Вы меня неверно поняли, полковник, — ответил Гаузнер. — Я отнюдь не диктую вам. Я говорю о себе. Не о вас, а о себе. Вы можете спрашивать о чем угодно, но я буду отвечать лишь на то, что не входит в противоречие с моим пониманием офицерской чести. |