Онлайн книга «Маркиз и Жюстина»
По другую сторону цилиндра, в круге, находится нечто, напоминающее кресло, низкое, высеченное непосредственно в камне, с гладкой покатой спинкой. Рядом с креслом, на такой же салфетке, лежит инструмент, напоминающий клещи, но с тонко заточенными краями. Он сделан из того же блестящего металла, что и кольцо. – На колени! – говорю я Юсто. Он подчиняется, и священники начинают петь. Протяжная и красивая песня о преданности земному Господину, которая есть отражение преданности Господину Небесному. О том, что йалайти должен отдать земному Господину свою кровь, в знак того, что и жизнь его, и душа принадлежат Ему. Так и его Господин отдаст в свое время жизнь Господину Небесному. Песня действует на Юсто, он немного расслабляется. К нам подходит глава священников в расшитой алым золотой мантии и благословляет щипцы и Знаки Власти. Ставит на салфетку баночку с мазью, останавливающей кровь, и кладет маленький блестящий цилиндрик (он тоже необходим). Подходит к Юсто, наклоняется, шепчет ему на ухо какие-то успокаивающие слова. Юсто кивает. Священник возвращается на свое место прямо напротив нас. Все, можно начинать. Я обхожу Юсто. – Подними рубаху! – я говорю тихо, так что за пением священников меня слышит только он. Снимаю цепь с сосков и бросаю к подножию мраморного цилиндра. Она останется здесь в знак того, что Юсто стал моим инициированным рабом, и его положение освящено и законно. Возвращаюсь. – Первая поза покорности! Вынимаю стержень, отметив, как четко связано со страхом эротическое возбуждение йалайти. Бросаю стержень к первому Знаку. Медленно вхожу в Юсто. Песня священников становится все быстрее и громче. Напряжение нарастает. Он стонет. Песня срывается на крик. – Во славу Небесного Господина! Выхожу из него и ставлю новый грушевидный Знак Власти, тот, что он будет теперь носить. – Выпрямись и надень штаны, – тихо говорю я. Беру новую цепь для сосков. – Подними рубаху. Иглы пронзают соски. Юсто стонет. – Опускай! Пятна крови на груди. – Вставай! Иди сюда! Я помогаю ему подняться. Мы переходим в другую часть круга. – Спусти штаны, и на кресло. Помогаю ему сесть. – Разведи ноги. Красный замотанный пенис слегка приподнят, словно ждет. Беру клещи и накладываю их у его основания. Резко сжимаю. Юсто кричит, но крик теряется за громогласным: – Слава Небесному Господину! Приподнимаю его штаны и прикладываю к ране, потом останавливаю кровь и ввожу в мочеиспускательный канал короткий металлический стерженек, который нам дал священник. – Встань! Он слегка пошатывается, у него кружится голова. Я помогаю ему встать, подвожу к трону главы священников. – На колени! Помогаю ему преклонить колени. – Это мой раб освященный и законный! – Пусть будет в ошейнике! И я защелкиваю ошейник у него на шее. * * * Звонит телефон. Долго, занудно, не переставая. Открываю глаза. Сквозь красные шторы бьет яркий дневной свет. Странно, неужели за время нашего «путешествия» даже не успело сесть солнце. Жюстина лежит рядом, по-моему, в той же позе, что перед «полетом». Из кожи торчат иглы. Смотрю на себя. Иглы тоже на месте, но я их совершенно не ощущаю. Аккуратно снимаю одну за другой. Вот теперь поморщился. Снимать больно. Только тогда снисхожу до телефона. – Да? – Ольгу Пеотровскую! Что у вас случилось? – Ни… – я хотел сказать «ничего», но взгляд упал на дату и время на телефонном табло. Понедельник. Три часа дня. Мы «пролетали» почти сутки. – Оля сейчас не может подойти, что ей передать? – Это из банка. Она заболела? – Да. Очень извиняется за то, что не смогла предупредить. Завтра выйдет обязательно. – Ну, слава богу! А то мы уж не знали, что и думать! Три часа звоним! – У нас был выключен телефон. Я выключил. Знаете, когда человеку плохо – звонки очень мешают. – Да-да, конечно. Попросите ее перезвонить, когда ей станет лучше. – Непременно. Я положил трубку и занялся иглами Жюстины. Она застонала. Отлично! Значит, жива. Я снимал иглы, а в голове билась одна всепоглощающая мысль: «Больше никогда!» А если бы не сутки, если бы неделю? Я вспомнил пресловутую крысу, нажимающую на кнопку, связанную с электродом, вживленным в центр наслаждения, и умирающую от голода за несколько часов. Почему тот мир вообще отпустил нас? Честно говоря, там было классно, и не только из-за улетного СМ-эротизма. В том мире наша девиантная сексуальность была общественно одобряемой нормой. Я подумал о связи эротики, мистицизма и крови. Неужели у меня фетиш на кровь? Не замечал за собой раньше. В общем-то, ничего страшного в этом нет. Для того чтобы полюбоваться видом крови, вовсе не обязательно наносить партнерше какие-либо серьезные повреждения. Есть специальные техники: море крови обеспечено, а через полчаса ни царапины. С сакрализацией сложнее. Я усмехнулся. Вероятно, это какой-то архетип. Откуда связь между религией, сексом и кровью, так распространенная во всех культурах? Может быть, древние люди поклонялись какому-нибудь животному, которое разрывало их на части во время охоты? Или просто это женская менструальная кровь? Второе объяснение, наверное, больше бы понравилось господину Оккаму, но кажется уж слишком тривиальным и прозаичным. Обрезание, жертвоприношение, кастрационный комплекс. История последнего началась в Древнем Египте, если не раньше, до письменной истории. Эта тема фигурирует во многих древних мифах, у многих народов. В греческой мифологии Урана кастрирует его сын Кронос и становится властителем мира вместо отца. Это почти всегда связано с отношениями власти. Сатурн отрезает детородный орган у своего отца, а Юпитер, в свою очередь, подвергает той же операции Сатурна. На древнеегипетских барельефах есть сцены кастрации пленников. В перечислении трофеев, добытых египетскими воинами в Ливии, упоминаются свыше тринадцати тысяч пенисов. Так же поступали в Ассирии, Вавилоне и других странах Древнего мира. Не были исключением и Древняя Греция, и тем более Рим. Нерон после смерти императрицы Поппеи велел кастрировать красивого юношу Спора, переименовал в Сабину и женился на нем. С великою пышностью он ввел его в свой дом и жил с ним, как с женой. Кто-то удачно пошутил по этому поводу: «Как счастливы бы были люди, будь у Неронова отца такая жена!» Он одел его, как императрицу, и везде возил в носилках с собою, то и дело целуя. Сам же император, чтобы компенсировать этот союз, вышел замуж за вольноотпущенника Дорифора и отдавался ему, крича и вопя, как насилуемая девушка. |