Онлайн книга «Поздний звонок»
– Могу. Он прошлый год из Вятки голый приехал, а теперь у него квартира со всей обстановкой и попугай в клетке. – Ты этого попугая видел? – оживился кавказец. – Один раз видел. – Большой? Маленький? – Вот такой, – показал Ходырев. – Большой. И что за порода? – Не знаю. – Бывают попугаи ара, бывают какаду, хохлатые. Этот какой? – Ара, ара, – подсказал отцу младший Ходырев. Тот повторил: – Ара. – Ара! Ара! – передразнил кавказец. – Вы кто? Грузины? – Почему грузины? – удивился судья. – Они всегда говорят: ара, ара! «Нет», по-ихнему. Упрямая нация! Что им ни скажи, ни с чем не соглашаются. – Такие люди есть в каждом народе. Национальность тут ни при чем, – заметила Ида Лазаревна. – Значит, без хохолка? – уточнил кавказец у Ходырева. – Без. – Э-э, дорогая птица! – Хохлатые дешевле? – заинтересовался судья. – Спрашиваете! Предлагаю направить комиссию на квартиру к свидетелю Лушникову. Если попугай есть, надо разобраться, на какие средства приобретен. Если нет – наложить на подсудимого двойное наказание. – Двойное-то за что? – За обман. У хана Аммалата был такой закон. – Ссылки на законы свергнутых правительств запрещаются, – напомнила Ида Лазаревна. Ходырев, почувствовав поддержку, повернулся к ней. – Ей-богу, барышня, обрезь только и брал! – Обрезки, между прочим, сшивают, – ответила она холодно, демонстрируя объективность. – Упряжь-то не нужна, что ли? – озлобленно выкрикнул паренек с зырянским носиком. Судья велел ему замолчать и сказать спасибо, что дело его отца ведет народный суд, а не военно-транспортный трибунал. Мастерские-то паровозоремонтные! Паренек с клоунскими ужимками начал класть поясные поклоны, повторяя: – Спасибо, спасибо, люди добрые! Век не забудем! – Сядь! – заорал на него судья. Свечников не выдержал и встал. – Товарищ судья, могу я выступить? – Нет, не можете. – Почему? Он имеет право! – вмешалась Ида Лазаревна. – По декрету о народном суде в слушаниях могут принять участие один защитник и один обвинитель из числа присутствующих на заседании. Из кармана гимнастерки Свечников достал вчетверо сложенный тетрадный листок, развернул. – Это письмо поступило к нам в редакцию из Кунгурского уезда. Разрешите зачитать? Он прихватил его с собой, узнав по телефону, какое дело первым будет рассматриваться после обеда. – Свечников из «Власти труда», – пояснила Ида Лазаревна судье. – Как мне вас в протокол вписывать? – обреченно спросил судья. – Как защитника или как обвинителя? – Я зачитаю, а вы после сами решите… «В декабре одна тысяча девятьсот восемнадцатого года, при эвакуации красных войск со станции Буртым был выброшен кем-то из вагона маховик с валом кривошипа от двигателя внутреннего сгорания. Прошло полтора года, поехали с женой в копторг и увидели: полтора года прошло, а маховик с валом кривошипа лежит, как лежал, на станции Буртым, когда в республике кругом нужда. Муки нет, мыла нет, машина где-то стоит в бездействии, а маховик лежит. С ком-приветом Семен Кутьев». – И что? – не понял судья. – А то, что пока паровозов нет, и муки не будет. В Сибири хлеб гниет, а мы его на Урал вывезти не можем, в паровозоремонтном депо станки не работают из-за отсутствия приводных ремней. Из них, видите ли, вожжей понаделали. Дикари мы, что ли? Надрывая душу, заверещал ходыревский младенец. – Не щипи ты его, женщина, не щипи! – сказал кавказец. – Я тебя и так жалею. Дожидаться вынесения приговора Свечников не стал. Это дело уже не представляло интереса, до начала следующего он вышел на улицу покурить. Отсюда, с горы, хорошо просматривалась вся центральная часть города. «В царство злата бедный вход», – написал о нем сто лет назад поэт Вяземский, из которого местные интеллигенты одну эту цитату и знали. Подразумевалось, что город стоит у порога Уральских гор с их несметными богатствами, но сам остается нищим. Через пять минут появилась Ида Лазаревна. – Дали два года общественно-принудительных работ с высылкой из города, – доложила она. – Твое выступление внесли в протокол как речь обвинителя. – А если бы я не выступил? – Был бы год и без высылки, мы так заранее решили. Судья тебя испугался, поэтому объявил два с высылкой. Прикуривая от подставленной Свечниковым папиросы, она другой рукой взяла его за запястье и не отпустила после того, как вдохнула и выдохнула дым. – Коля, ты можешь объяснить мне, что происходит? – Ничего. Просто нет смысла продолжать наши отношения. – Если это из-за гомаранизма, то, как тебе известно, я принадлежу к его левому крылу, а оно смыкается с лантизмом. Ты же признаешь лантизм! – С оговорками. – Но сам Ланти тебе импонирует? Эжен Ланти, парижский столяр, во время войны служил санитаром на Западном фронте и вынес оттуда твердое убеждение что патриотизм – единственная современная религия, требующая человеческих жертв. Через этот тезис он и пришел к эсперантизму. – Импонирует, – признал Свечников. – А весь его безнационализм полностью выводится из идей Ниа Майстро. Последние два слова на эсперанто означали Наш Учитель, и оба следовало писать с прописной буквы. Называть Заменгофа по фамилии, хотя бы и с прибавлением уважительного доктор, гомаранисты считали неприличным. В тех случаях, когда нужно было подчеркнуть единство эспер-движения, при всех разногласиях сохраняющего верность заветам своего основателя, говорили просто Учитель – Ла Майстро. – Итак, – подытожила Ида Лазаревна, – ты не против Ланти, а от лантизма до той позиции, которую занимаем мы с Варанкиным, – один шаг. Если не полшага. Ты же не станешь этого отрицать? – Не стану. – Тогда, извини, одно из двух. Или твое враждебное отношение к левому, подчеркиваю, гомаранизму – ошибка, которую ты из самолюбия не желаешь признавать, или оно с эспер-движением вообще никак не связано. – То есть? – Нет, чтобы сказать прямо, что я тебе надоела! Подводишь идейную платформу под свою мужскую физиологию… Фу, гадость! – отшвырнула она недокуренную папиросу. Папиросы вправду были плохие, при затяжке бумага не прогорала вместе с табаком, а желтела и витыми струпьями сворачивалась на ветру, как ногти у китайской красавицы. |