Онлайн книга «Костюм Арлекина»
ПРОЛОГ
Легендарный начальник столичной сыскной полиции Иван Дмитриевич Путилин был родом из Нового Оскола, утопающего в садах уездного городка на юге Курской губернии. Прожив почти полвека в Петербурге, он сохранил мягкие манеры и выговор южанина, произносил «ахенты» вместо «агенты», любил вареники с вишнями, к старости все чаще видел во сне меловые скалы над Сеймом, после чего всякий раз просыпался в слезах, но на родину его никогда не тянуло. Природа севера была ему милее. Выйдя по болезни в отставку, весной 1893 года он оставил свою городскую квартиру сыну и обосновался в счастливо купленном когда-то старом помещичьем доме с верандой и яблоневым садом на высоком берегу Волхова. До ближайшей железнодорожной станции отсюда было четыре версты, зато с речного обрыва открывался такой вид, что от красоты и простора щемило сердце. Здесь, на сельском кладбище, лежала жена Ивана Дмитриевича, здесь он безвыездно прожил до самой смерти. Судьба отпустила ему еще пять с половиной месяцев. Вскоре после переезда Иван Дмитриевич писал сыну: «У меня созрела мысль разработать и издать в виде записок накопившийся в продолжение моей служебной деятельности любопытнейший материал, который мог бы составить что-то вроде уголовной хроники нашей северной столицы за последние тридцать лет. Не попытаешься ли ты заинтересовать этим проектом какого-нибудь солидного издателя?» Под словом «солидный» подразумевался тот, кто в состоянии хорошо заплатить. Оставшись в старости совершенно без средств, Иван Дмитриевич понимал, что для него это единственный способ заработать хоть какие-то деньги. Само собой, мемуары великого сыщика могли стать ходким товаром. Издатель нашелся быстро, и не один. Иван Дмитриевич выбрал самого щедрого, взял аванс и с увлечением засел за работу. Он привел в порядок свой архив, завел картотеку, составил детальный план будущих записок, придумал названия глав и подобрал к ним эпиграфы, затем дело как-то застопорилось. Все, казалось, было продумано до мелочей, но по мере того как усложнялся этот план, включая в себя новые пункты и подпункты с римскими или арабскими цифрами, все бледнее становились картины прошлого, поначалу ослепительно яркие. Однажды утром Иван Дмитриевич с грустью осознал, что чем подробнее план, тем труднее претворить его в нечто большее. Он попробовав писать совсем без плана, но и тут успеха не добился. Не помогали ни кофе, на крепкий чай. Наконец, кто-то из знакомых, кому он жаловался в письмах, рекомендовал в помощники столичного литератора Сафонова, автора двух повестей в «Русском вестнике». Заочно сошлись на том, что за свой труд он получит треть обещанного издателем гонорара, и в августе Иван Дмитриевич встретил гостя на станции в четырех верстах от дома. Это был изящный рыжеватый блондин лет под сорок, вежливый и аккуратный. Его багаж уложили на подводу, сами пошли пешком. Погода стояла райская, на небе ни облачка. — Красота какая! — восхитился Сафонов. — Да, места у нас чудесные, — с гордостью ответил Иван Дмитриевич. Шли полями, вдали уже видна была сверкающая на солнце река. Сафонов сосал травинку. — Сколько, — спросил он, деловито щурясь, — нам понадобится времени? — На что? — не понял Иван Дмитриевич. — На все про все. Как долго я у вас проживу? — Если ежедневно я стану рассказывать по одной истории, то, думаю, около месяца. — По две-то не выйдет? — Есть такие, что можно и по две, но немного. Так что рассчитывайте на месяц. — Я думал, за неделю управимся. — Зато отдохнете на свежем воздухе. За грибами пойдем, на рыбалку можно съездить. — А как вы собираетесь организовать наш рабочий день? — Вы спите после обеда? — в свою очередь поинтересовался Иван Дмитриевич. — Нет. У меня нет такой привычки. — У меня тоже. Значит, прямо сегодня и приступим. Я буду говорить, вы — записывать. Все очень просто. Для скорости советую пользоваться карандашом, причем не граненым, а круглым. Не то мозоль на пальце обеспечена. — Не все так просто, как вам кажется. Мне придется изрядно попотеть, чтобы изменить мой стиль до полной неузнаваемости. — Это еще зачем? — У меня есть свой читатель, — объяснил Сафонов, — и он сразу смекнет, чьей рукой написаны ваши мемуары. Обедали на веранде. Здесь же Иван Дмитриевич сам сварил на спиртовке кофе и разлил его по чашкам. Затем, вручив Сафонову план своих записок, он предложил: — Выбирайте, что понравится. С этого и начнем. Сафонов прочел заголовки первых трех глав: «Зверское убийство на Рузовской улице», «Кровавое преступление в Орловском переулке» и «Смерть на Литейном». — Несколько однообразно, — заметил он, проглядев список до конца. Дальше менялись лишь названия улиц и варьировались эпитеты: одно убийство именовалось «кошмарным», другое — «страшным», и т.д. — Увы! — развел руками Иван Дмитриевич. Сафонов пригубил кофе и, возвращаясь к началу реестра, спросил: — На Рузовской кого убили? — Прачку Григорьеву. — А в Орловском переулке? — Дворника. Фамилия — Клушин. — Нет ли кого-нибудь починовнее? — Есть, разумеется. «Смерть на Литейном», это про барона Фридерикса из Департамента государственных имуществ. — Его зарезали или застрелили? — Ни то и ни другое. Орудием убийства послужили щипцы для колки сахара. — Раскаленные? — С чего вы взяли? — Я так понял, что его пытали с помощью этих щипцов и он умер под пыткой. — Бог с вами! Стукнули сзади по темени, и готово. Старинные бронзовые щипцы, весят, наверное, фунта полтора. Сафонов слегка поморщился: — А так, чтобы кинжалом или из револьвера? Таковые имеются? — Да, но тут уж одно из двух: или пистолет и дворник, или барон и щипцы. Это я, — пояснил Иван Дмитриевич, — типизирую и обобщаю. Вместо барона может быть полковник, вместо щипцов — что угодно. Вот, например, — указал он в середину списка, на главу «Загадочное преступление в Миллионной улице», — есть даже один князь, которого задушили подушками. — Князь? — оживился Сафонов. — Да, князь фон Аренсберг, австрийский военный атташе в Петербурге. Точнее — военный агент, как говорили в то время. — В какое время? — В 1871 году. — Кто же его убил? — Ну, если я так сразу и скажу, вам неинтересно будет слушать. Хотя… |